Архипелаг Аверинцева

ПОДЗАГОЛОВОК

Мир Аверинцева опровергает мизантропическое обобщение, с которым, по версии Бродского, современный Одиссей обращается к сыну: "Телемах, все острова похожи друг на друга, когда так долго странствуешь..." Сегодня странствие по статьям Аверинцева удивляет не только редкостным и для более гостеприимных эпох разнообразием, но помимо всех собственных качеств — впечатляющим отсутствием малейших следов в его текстах той всепроникающей атмосферы убийственно монотонной, убийственно безобразной "прозы" партийно-государственных речей, задававших тон и открывавших все диссертации и словари, любой "научный аппарат". Не верится, но только опечатка, типографский ляпсус (красноречивая замена одной лишь литеры: вместо "патриСтический" — "патриОтический") напоминает о специфике цензуры второй половины 1960-х годов, времени создания теперь классической работы о Софии Киевской. И 30 лет спустя новые работы Аверинцева открывают новые горизонты этого неисчерпаемого мира.

С.С.Аверинцев. София-Логос. Словарь.
Киев, "Дух и литера", 2000. 450 с.

Основы христианской культуры в форме энциклопедического словаря — веская альтернатива "лжи в алфавитном порядке", наполнявшей советские энциклопедии. Словарь С.С.Аверинцева дарит читателю как универсальную сумму знаний от А до Я, так и энергию осмысленного личного выбора между узким путем "отца веры" Авраама и широким путем пост-атеистического "Язычества". Высоко оцененные специалистами статьи — украшение "Философской энциклопедии" (5 т.), "Краткой литературной энциклопедии" (7 т.), "Мифов народов мира" (2 т.), "Христианства" (3 т.) и др. — впервые собраны вместе в этой книге.

Синтез словаря Аверинцева выявляет особые качества входящих в него элементов, которые раньше "скрадывал" разрыв общего контекста, изолировал друг от друга плотный туман идеологии. Читатель испытывал настоящий шок, когда среди пустопорожних вод "Большой советской энциклопедии" натыкался на скалу аверинцевской статьи "Логос" или "Любовь". Незабываемые встречи: среди морока полуправд в океане полузнаний рассеянные здесь и там статьи Мастера всегда отчетливо выделялись как высокие и надежные острова особой горной породы, особой кристаллически ясной мысли. Охватывая теперь эти острова единым взглядом, мы читаем на карте эпохи: Архипелаг Аверинцева.

В новых работах, которые наряду со "Словарем" составили книгу "София-Логос", аверинцевский этос продолжает историческую тяжбу с рабскими навыками мысли и речи.

"Лично мне кажется невозможным произносить имя города Киева без мысли о его святейшем Палладиуме, зовущемся собором Святой Софии", — сказал С.С.Аверинцев в торжественной лекции, посвященной концепции Софии и прочитанной 1 сентября 1998 г. в связи с присвоением ученому звания почетного профессора Киево-Могилянской Академии. Новая страница в мировой традиции мысли о "начале Премудрости" — фундаментальные исследования С.С.Аверинцева о Софии в контексте войн и катастроф XX столетия, одного из наиболее "антисофийных" в истории Европы.

В стиле мастера вспомним этимологию слова "архипелаг". Исходное значение — не "группа островов", а "море", более того — "главное море" (от греческого arche — начало, голова, pelagos — море, иначе говоря, "море морей", а поначалу просто — Эгейское море). Для нашей темы важно это двойное значение слова, объединяющего в себе и "море", и "острова", символа, указывающего на глубинный лейтмотив фило-софии Аверинцева — преодоление многочисленных метаморфоз изоляционизма: этнического, классового, национального, конфессионального, культурного, языкового, исторического ("хронологический провинциализм") и т.д., и т.п. Изучая природу пышной поросли изоляционизмов, ученый выявляет их метаисторический корень — отсюда его глубина проникновения к тайным очагам болезни и переход от клинических симптомов "закрытых обществ" к настоящему диагнозу.

Разбору подлежит огромнейший диапазон протеично переменчивых форм болезни, не исключая ни сложнейших ее случаев, ни простейших; своя, адекватная мера суждения тут найдена как для теоретико-идеологического изоляционизма "культурных типов" в духе Шпенглера или Лосева, так и для военно-политического изоляционизма "систем" в духе сталинского или брежневского режима.

Анализируя "дух времени", "тенденцию столетия", в котором стали возможны "железный занавес" и "Берлинская стена", Аверинцев касается проблемы, как правило, не упоминаемой специалистами по холодной войне. "С чем связана эта тенденция века? — ставит вопрос Аверинцев. — Проще всего сказать: гедонизм, консумеризм. В основе лежит, скорее, некий метафизический изоляционизм, желающий отделить Творца от творения, творение от Творца, а нас — от Творца, от космоса и друг от друга...". Выделение проблемы "метафизического изоляционизма" как ключевой для эпохи, переживаемой нами, напоминает и об исходном "физическом" корне этого понятия: isolа — остров — по-итальянски (island — по-английски, ile — по-французски) от латинского insula. Итак, изолироваться (буквально "представить себя островом") — тупиковая утопия для отдельного человека, каким бы "отделенным" он себя не представлял. Да и для человечества в целом заглавие одной из работ Аверинцева утверждает: "Человечество — не остров".

Эксцессы "островной психологии" и приобретенные рефлексы группового изоляционизма отрезают у человека пути к общению, к возможности слушать и быть услышанным. Изоляционизм начинается с претензии на исключительный статус среди других "островов" своей группы и переходит к отвержению "архипелага", к отказу от моря как естественного средства связи между островами, не говоря уже об отсечении себя от моря Премудрости — софийной связи между вещами и их именами. Каждая работа Аверинцева — сосредоточенное усилие восстановить слово как средство общения и излечения предельно атомизированного посттоталитарного общества.

Теология посткоммунизма? Точнее будет сказать — первый глубокий анализ "пост-атеистической ситуации". СССР был заявкой на победу, условно говоря, "атеизма сверху": не только из ЦК и всей лестницы партячеек, но и с интеллектуального "верха" Маркса, Ницше, позитивизма и т.д.

Другая угроза, опять-таки условно обозначая, — "атеизм снизу", не государственный, не научный, не интеллектуальный: ползучее недоверие к смыслу как таковому, к слову и с большой и с малой литеры, к внятной и светлой открытости как реальной альтернативе "кошмару тотальной невнятности".

В работах "Будущее христианства в Европе" и "Слово Божие и слово человеческое" дан поразительно точный анализ нашей "пост-атеистической ситуации". "В настоящее время вере в Откровение противостоит совсем новый вызов, пришедший на смену умершему атеизму: неверие в слово как таковое, вражда к Логосу..." На смену старым революционным претензиям изолировать землю от неба пришло недоверие к какой-либо связи между оставшимися на этой голой земле.

В разрушении слова Аверинцев осознает, почти ощущает разлагающую волю небытия. Ведь первоопределение бытия — его "словесность", его исходная сродность общению. Общение — не исключительная привилегия социума, оно онтологично. "Творец приводил творение в бытие тем, что окликал вещи, обращался к ним, дерзнем сказать — разговаривал, заговаривал с ними; и они начинали быть, потому что бытие — это пребывание внутри разговора, внутри общения". Сужение онтологии общения фиксируется уже заменой Слова (зовущего отклик) на Текст (ожидающий интерпретации).

Сначала слово как деяние, потом текст — такой вектор герменевтики Аверинцева скрещивается с вектором герменевтики Поля Рикера, одну из своих книг озаглавившего: "От текста — к действию". Но при всем различии отправных точек мысли Аверинцева и Рикера, важно указать на плодотворность их сопоставления ввиду объединяющего обоих ученых сопротивления фундаментализму, фетишизации "литеры" (или "языка") в ущерб трем другим смыслам старинной экзегезы — этическому, символическому и "анагогическому". Уместно вспомнить, что в этом общем русле сопротивления изоляции "буквального" значения развивалась мысль Дмитрия Ивановича Чижевского, напоминавшего о важности для Сковороды тезисов Оригена: "Буквальный смысл часто имеет неверное, бестолковое, противоречивое, невозможное, бесполезное значение, из которого проистекает тьма ошибок", — а также Григория Нисского: "не надо быть настолько недалеким", чтобы "понимать Писание буквально". (Отметим в скобках: привлечение герменевтики Чижевского оказывает в нашем контексте двойную услугу, указывая на близкие и далекие связи работ Аверинцева и освобождая их от чуждого им по сути оттенка "экзотичности" на фоне советских штудий.) "Литера — светильник, а Дух — свет"; кропотливое восстановление аналогичных общих мест здравого смысла служит зачастую у Чижевского, Аверинцева или Рикера трамплином, отрывающим герменевтику от наклонной плоскости фундаментализма. На этом пути, во-первых, утверждается примат слова в стихии общения над изолированным концептом текста, а во-вторых, проясняется метод и роль современной герменевтики как некоего koine — речи общения между удаляющимися друг от друга "островами" наук о человеке.

Особо, пожалуй, следует отметить феноменальный размах и качество переводческой работы Аверинцева, ее огромное значение для его герменевтики и практической философии, пожалуй, не имеющее аналогов на панораме мысли XX столетия.

Три конкурирующие тенденции в современной гуманитарной науке выделяет такой корифей англосаксонского академического мира, как А.Макинтайер; в стихии эклектичной всеядности они радуют определенностью своих имен: Энциклопедия, Генеалогия, Традиция. Первая тенденция от новеньких учебников и энциклопедий на всех языках планеты восходит к французским авторам Энциклопедии и другим интеллектуальным отцам эпохи Просвещения и Нового времени (эпохи "модерна"). Вторая тенденция представляет во многом критическую реакцию на первую со стороны поклонников "Генеалогии морали" Ф.Ницше или "Археологии знания" М.Фуко (эпигоны "постмодерна"). Третья тенденция, учитывая опыт первой и второй, но не абсолютизируя их аксиом, обращается к классическому наследию античности и христианства (Аристотель и неотомизм у А.Макинтайера, "неопатристический синтез" у Х.Яннараса).

Словарь Аверинцева — самый серьезный корректив к такой типологии в современной гуманитарной науке. Аверинцевский словарь неожиданно тесно сопрягает последнюю тенденцию с первой: Традицию с Энциклопедией. Сила аверинцевского тезиса сказалась в решительной перемене привычных, закрепленных школьной рутиной, знаков: отбросив старую альтернативу "Энциклопедия против Традиции", Аверинцев указал на практическую осуществимость формулы "Традиция через Энциклопедию", на плодотворность передачи сокровищ предания в энциклопедической форме. Богатство выводов из этого оригинального методологического открытия читатель может сам проследить в деталях всей суммы Словаря, да и в исследовательских статьях, тоже "словарных", в силу их лаконической насыщенности, беспристрастной интонации, направленности на сверхличный синтез. "Ученый-энциклопедист" — это стертое понятие приобретает особую полноту и точность в отношении Аверинцева.

Отметим также как важную характеристику словаря Аверинцева его принципиальную открытость, отсутствие "жанровой" претензии на тотальный охват материала.

Если словарь Аверинцева — естественная питательная среда для метафорического сближения структуры этой вселенной с "архипелагом", то самым весомым свидетельством в пользу практической пригодности этой рабочей метафоры служит украсившая книгу аверинцевская библиография, насчитывающая свыше восьмисот (!) "островов" самой разнообразной конфигурации — от ближайших до весьма удаленных и притягательных.

Давние читатели уже не однажды убеждались, что, условно говоря, "Аверинцев как метод" верен. Новому читателю попавшая в руки книга послужит, быть может, чем-то вроде компаса в непроглядной постсоветской одиссее.

КОНСТАНТИН СИГОВ