ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ ТРУДА НА ОСТРОВЕ БОРНХОЛЬМ
В сентябре 1993 года в составе группы работников образования я побывал на датском острове Борнхольм. Мы знакомились с датским школьным образованием, но сейчас я хочу рассказать об эпизоде, почти не связанном с предметом нашего главного интереса. Директор школы Ларсен, курировавший нашу группу, в один из дней устроил нам экскурсию на ферму своего соседа.
Частные владения фермера и директора школы тянулись рядом узкими полосами от берега моря вглубь острова. Фермер арендовал у соседа участок пахотной земли, вместе с его собственной землей весь обрабатываемый участок составлял 100 гектаров. Участок кормил 100 дойных коров и около тридцати - молодняка.
Я много раз потом, рассказывая об этой поездке, задавал слушателям вопрос «на засыпку»: «Сколько людей, по-вашему, обслуживали эту ферму? Ферму, на которой нужно вспахать землю, удобрить ее, посеять (или посадить, предварительно вырастив рассаду), прополоть, собрать, переработать, и параллельно ежедневно кормить, обихаживать, доить стадо из 130 голов». Отвечали по-разному, но никто ни разу не назвал правильный ответ. А на ферме работали ДВОЕ: сам хозяин и единственный наемный работник.
Это никак не укладывалось и в мои собственные представления, почерпнутые в хорошо знакомой мне деревне Ленинградской области. У нас там примерно такое же по поголовью стадо, но когда посчитаешь количество доярок, скотников, механизаторов, полеводов, пастухов и начальников, то людей оказывается в десятки раз больше. Да и не 100 гектаров требуется. Огромные пастбища, где коровы больше вытаптывают и бессистемно удобряют, чем кормятся.
На датской ферме пастбищ вообще нет, не считая небольшой поляны, куда корову выпускают лишь за две недели до отела. А всё остальное время своей жизни она проводит в светлом и высоком помещении, каждая в своей узкой клетушке. Здесь всё роботизировано, и над каждым стойлом имеется электронное табло, а на каждую корову – полная база данных.
То, что подача корма и доение автоматизированы, это меня не слишком удивило. Потрясла меня технология уборки навоза. Навоз попадает непосредственно из-под хвоста на ленточный транспортер. Это казалось невероятным: ведь корова – живое существо, сделает шаг назад или вперед, и либо угодит ногой в транспортер, либо лепешка останется в стойле. Так вот, чтобы этого не произошло, в стойле установлены электроды – этакие прутики с шариками на концах. Попытается корова сместиться из установленного ей положения – ее покалывает электрическим разрядом. Вот и переминается она с ноги на ногу в строго заданном месте, устанет – ляжет. Ведь в лежачем положении корова свои надобности не справляет.
Коровник без навоза – это прямо
фантастика. Ведь для нас именно навоз, сколько его ни убирай, является главной
приметой скотного двора. И главной характерной чертой образа жизни всего российского
крестьянского сословия.
Доярка,
возвратившаяся с работы домой, пахнет отнюдь не парным
молоком. Всю жизнь в резиновых сапогах. От этого отекают ноги. С каким трудом
тетя Оля и тетя Паня, пятидесятилетние грузные старухи,
брели из-под горы домой… Предостерегали: не пей
совхозное молоко, в него слишком часто навоз попадает. Нет уж, мы всю жизнь в
навозе, так пусть хоть дети наши в чистоте поживут. И отправляли своих детей в
ленинградские ПТУ, где те, несмышленыши, подвергались
куда более сложным житейским и нравственным испытаниям, чем работа на скотном дворе.
Итак, навоз быстро оказывается в бетонном резервуаре, где ускоренно разлагается и затем, естественно, используется как удобрение.
Ежедневно на ферму приезжает молоковоз – огромная блестящая цистерна из нержавейки. Разъемы шлангов перед присоединением ошпариваются кипятком. Со всего Борнхольма молоко свозится на молокозавод, который нам тоже показали. Это завод-автомат, производящий всё, что можно сделать из молока, включая сыр. Вполне возможно, что эту продукцию можно встретить и на прилавках Луги и Подпорожья: она останется дешевле нашей, даже проделав тысячекилометровые пути.
«Производительность труда есть в конечном счете главное для победы нового общественного строя». Эта ленинская формула вдалбливалась нам с детства, но была изъята из употребления при Брежневе. Можно представить себе тот ужас, который охватывал правоверного марксиста, имеющего доступ к достоверной информации, когда он вдруг осознавал, что производительность социалистического труда на седьмом десятке лет существования социализма не только многократно ниже капиталистической, но в ряде случаев просто снижается, что по ленинской логике указывает на неизбежность победы капитализма. А я, глядя на ферму, на этот образец высочайшей производительности человеческого труда, думал о том, что нынешнее поколение советских людей будет жить при капитализме.
Ведь многие тогда ездили на Запад за опытом. И ферм таких в Европе, конечно, полным-полно (Вот тут я, может быть, ошибаюсь. Не исключено, что это Борнхольм уникален. ГТ, 2009). Кто-то из специалистов должен загореться этой идеей, найдут деньги для закупки полного оборудования для нескольких ферм, найдут несколько толковых людей для работы на них, продадут им фермы под дешевые кредиты. И эти фермы станут рассадником новой для нас культуры. Ведь в этом и должна состоять аграрная политика.
Почему-то этого не случилось. За прошедшие 13 лет я ни разу не видел по нашему телевидению рассказа о европейской ферме. Наши фермы иногда показывают, но там всё по-старому: коровы на пастбищах, доярки в сапогах. А наша сельскохозяйственная продукция так и не смогла вытеснить заморскую.
Не хочется искать виновных. Дело-то в пресловутой нашей ментальности, с чем сейчас уже многие обреченно соглашаются. Но неужели ментальность – это некая константа, перед которой бессилен прогресс, всемирное информационное поле, великие идеи, творцы и подвижники?
Датская ферма врезалась в мою память еще одним обстоятельством. Директор школы на ферме соседа – свой человек. Он сразу надел белый халат, висящий на привычном месте, и стал нашим экскурсоводом, ведь у самого фермера времени на экскурсии нет. Рассказав о чудесных технологиях, он повел нас в музей сельскохозяйственной техники, созданный друзьями-соседями совместно. Там мы увидели телеги, плуги, бороны, косилки, лопаты, косы, т.е., всё то, что в Дании вышло из употребления. Школьники – частые гости в музее и на ферме. Они видят здесь весь нелегкий путь, которым прошли люди этой страны. Ведь датчане - в первую очередь крестьяне, а потом уже викинги.
Ларсен даже заволновался, когда мы спросили его о единственном наемном работнике на ферме, парне лет двадцати пяти, которого мы видели издали на тракторе. Ларсен знал о нем всё. В школе этот парнишка отнюдь не блистал в успеваемости, отличался плохой контактностью. Словом, в нашей продвинутой школе он был бы назван девиантным. А в дворовой компании считался бы «шестеркой», тем, кого охотно вербуют уголовники. Но в Дании школа гордится не количеством выпускников, поступивших в престижные университеты. Она занимается каждым учеником персонально, и отстающие дети являются предметом особой заботы. Их объединяют в отдельные небольшие группы, им снижают сложность программ, им ставят более простые задачи, но эти простые задачи они все же решают сами. И у них не возникает комплексов неполноценности, они находят свое место в жизни. Вот и Ларсен уделял много личного внимания этому отстающему ученику, водил на соседскую ферму, увидел в нем тягу к технике. Парня на ферме научили пользоваться трактором и автомобилем. Сегодня он управляется со всеми механизмами, имеющимися на ферме.
Думаю, что
Моисей, поведя свой народ в пустыню, прежде всего
отстранил от обязанностей прежних учителей, которые тоже были рабами. Сам лично
стал учить самых способных детей, сделав их потом учителями. Поэтому ему понадобилось
всего сорок лет.
2005-2008