Мемуары клубного энтузиаста
ПРЕДЫСТОРИЯ И НАЧАЛО. О клубе НИИЭФА я
мечтал с момента поступления на работу. Мои студенческие годы прошли в Москве
во времена вольницы шестидесятых, где поэтические вечера и литературные
дискуссии заменяли нам и религию и политику.
Я мечтал о
клубе не как о помещении с уютными креслами, а как о собраниях людей одного
уровня. Хотелось перенести откровенные разговоры из кухонь и курилок в более
определенную, ответственную атмосферу. Были примеры: новосибирский
Академгородок, Протвино и другие научные центры, славившиеся как очаги
свободомыслия.
Первая попытка
создать такой клуб была сделана еще в 1967 году, в ней приняли участие
Р.М.Кезим, С.В.Удальцова, М.Я.Шалыто. Мы даже написали пьесу «Щи и мяч», но
поставить ее так и не смогли. Все же трудно было без помещения, без штатных
работников.
Поэтому, как
только 25 лет назад пронеслась весть о том, что часть построенного торгового
центра будет использована в качестве клуба, я пошел к тогдашнему секретарю
парткома М.Д.Веселову со своими предложениями об организации будущего клуба. Он
горячо меня поддержал и сказал, что НИИЭФА берет на работу в качестве директора
клуба заведующую клуба в
Впереди было
много лет совместной работы, радостей, удач и разочарований. Все не вспомнишь,
остались лишь островки памяти.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ КЛУБ. Ну, может быть не
клуб. Скорее, конечно, лекторий. Лекции читали
литературоведы Володарская, Григорьев, Дубшан, позже Лурье и
прекраснейший, очень популярный сейчас Борис Аверин. Вызвать после лекции
дискуссию было нелегко именно из-за высокого уровня лекций, но иногда удавалось
и это. Чаще других темами были творчество Ахматовой, Пастернака, других поэтов
серебряного века. В прозе - Булгаков, Шукшин, Распутин. После лекций почти
всегда читали лучшие питерские чтецы. Среди публики постоянно бывали матери с
взрослеющими детьми. На ленинградских поэтов почему-то ходили плохо. Помню,
как, замазывая неловкость, сидел с Кушнером, пытался его утешить, когда никто
не пришел.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Его стихи я читал каждый
год 12 мая. И читал не только в нашем клубе. Кому-то такая привязанность может
показаться маниакальной, но я и сейчас считаю, что это великий поэт, который
еще будет оценен Россией. Это очень высокая поэзия, но в те годы она к тому же
была средством очень откровенного общения. Сколько раз ко мне после окончания
двухчасового вечера подходили люди и полушепотом спрашивали: «Неужели это все
напечатано?»
АВТОР СОНЕТОВ ШЕКСПИРА. Так назывался
вечер нашего коллеги из Риги доктора физ-мат наук Бирзвалка, которого пригласил
И.В.Лаврентьев. Бирзвалк очень убедительно показал, что истинным автором
сонетов и ряда пьес Шекспира был граф Роджер Менерс.
МАКАРЕВИЧ, ГРЕБЕНЩИКОВ.
ЦЕНЗУРА. Готовился какой-то
торжественный вечер и концерт самодеятельности с капустником к нему. Написал я
по обыкновению свои слова к шлягеру. В том году это была песенка «На недельку
до второго...». Слова были про нашу жизнь, и, в частности:
Это разные
заботы:
на работу и с
работы.
На работу -
сладко спишь ты,
или так -
глядишь в окно.
А с работы -
злее волка,
ты сидишь, как
на иголках,
проклиная
переезды
И все власти заодно.
Во время
просмотра (а его производила комиссия самого высокого в НИИЭФА уровня) после
исполнения песенки подал голос представитель парткома: «А какие-такие власти вы
имеете в виду?». «Ну, там, поселковые, железнодорожные...» - замялся я. «А
может быть партийные?» - вспарил представитель.
«А может и
партийные, если ни хрена не помогают!». Это О.А.Гусев жестко и совершенно
серьезно пронзил взглядом оторопевшего представителя. Спасибо,
А уже потом
Гусев отозвал меня в сторону и сказал:
«Соловьев исключить!». «А скворцов можно?»
«Скворцов можно». Дело в том, что там был еще один текст, который не
заметил представитель. «На переезде красится шлагбаум, знать прилетают скоро
соловьи». Суть была в том, что ожидался визит первого секретаря обкома
Соловьева и по этому поводу готовилась обычная показуха.
БЛАГОСЛОВЕННЫЙ 1987-й. Конечно же, все определяла политическая
ситуация. Точнее, результаты горбачевской гласности
предыдущих полутора лет. Горбачев лично разрешал редакторам некоторых журналов
публикации, содержащие совершенно новые идеи. Газеты и другие журналы
подхватывали эти идеи и подробно их обсуждали. Волны эти докатывались уже не
только до кухонь, у нас появилась возможность говорить громко.
Несколько
примеров приходят на память. В 1986 году вышел роман Чингиза Айтматова «Плаха».
В нем впервые в советской литературе (не считая «Мастера и Маргариты») была
мощно поднята религиозная тема. И вот я организовал в клубе диспут по этой книге. Практически, впрочем,
говорил я один, потому что приглашенный мною в качестве оппонента кандидат наук
по атеизму Трусов оказался в последний момент достойным своей фамилии. На
заднем ряду сидела некая дама и, возмущенно пожимая плечами, записывала мои
слова. «Коммунист Трубников призывает обратиться к религии!». Уже на следующий
день меня вызвали в райком для объяснений. Однако явных репрессий не
последовало: ведь я говорил не о подпольном романе, а о романе, напечатанном во
всесоюзном журнале.
Примерно так
же проходила в литературном клубе встреча с Даниилом Граниным и обсуждение его
романа «Зубр». Будучи ведущим, я все время подталкивал Даниила
Статья
И.П.Коссаковского в газете «Смена» о Федоре Раскольникове, первая публикация
его письма Сталину. Самиздатовскую копию этого письма много лет я держал в
черном конверте, время от времени перечитывая, каждый раз пополняя в себе
непринятие сталинизма. Коссаковского я немедленно нашел, он выступил у нас в
клубе.
И, наконец,
статья Г.Х.Попова. Цитирую свой дневник: «Планка гласности поднята очень
высоко. Главное - говорится, наконец, о системе. Гавриилу Харитоновичу Попову надо памятник поставить: он первый
произнес слово «система». Он назвал ее Административной в четвертом номере
журнала «Наука и жизнь» за 1987 год. Его сразу стали цитировать все
перестройщики, включая Горбачева. И договорились даже до реформы политической
системы. Никто, правда, еще не сказал, что ключом политической системы является
механизм выборов». И здесь та же ситуация: слово, напечатанное с разрешения
Горбачева, подхватывается, широко и легально обсуждается. Первая публичная
дискуссия клуба «Перестройка», в которой я, между прочим, выступал, называлась «План или рынок», на ней
статья Попова неоднократно упоминалась, а вторую дискуссию тут же было решено
посвятить исключительно этой статье.
Воистину - в
начале было слово!
Храм св.