Это письмо я написал нашедшейся троюродной сестре Tatiana Mitrow,в девичестве Зоргенфрей, живущей в Канаде. Я так подробно все расписал, что это письмо может послужить семейной хроникой.

 

Дорогая Татьяна!

Итак, я – Юра (Георгий), сын Елены Куртовны Зоргенфрей. Поскольку ты приезжала в Россию и искала родственников, то я постараюсь все рассказать.

Чтобы понять все обстоятельства жизни моей мамы, нужно постоянно помнить, что мы жили в условиях коммунистического режима, а, начиная с 1951 года – в закрытых (секретных) городах на Урале и в Сибири, где одно упоминание про родственников за границей стоило бы свободы или даже жизни.

Война застала нас в Ростове на Дону, где я родился в январе 1940 года. Брат Дима (Владимир) родился в феврале 1936 года.

Брак мамы с нашим отцом, Александром Степановичем Николаевым, был к этому времени уже непрочным, а может быть фактически и прекратился (не мне судить).  Отца призвали в армию, мама с нами была эвакуирована в Казахстан. После снятия блокады к нам из Ленинграда приехала бабушка Людмила, Людмила Эдуардовна, вторая жена деда Курта. А дед умер от голода в блокадном Ленинграде в феврале 1942 года.

 В конце 1943 года мама вышла замуж за инженера-металлурга Ивана Федоровича Трубникова. Вскоре его перевели в Мончегорск Мурманской области, мы все поехали туда. Бабушка Людмила довольно долго жила с нами, потом вернулась в Ленинград. Умерла она в 1958 году.

В ноябре 1944 года родился брат Виктор. В 1949 году отчима перевели на Урал, в город Верхний Уфалей Челябинской области, где он стал директором никелевого завода.

(Я не хочу находить благопристойный синоним слову «перевели». Это было обычное, всем понятное слово. Человека вызывали к начальству – не непосредственному, а на несколько ступенек выше – и сообщали, что через неделю он должен выехать туда-то. В среде военных это было обычное дело, но и штатские люди, начиная с некого уровня, тоже подчинялись приказу. Армейская дисциплина – образ жизни России в течение 70 лет.) 

А в 1951 году – новое назначение: в город, окруженный колючей проволокой и наводненный кагебешниками,  в той же Челябинской области. Город этот (в те годы он назывался Челябинск-40, теперь – Озерск или комбинат «Маяк») до сих пор закрыт, но теперь о нем пишут в печати. (Уникальное описание жизни в Сороковке см. на сайте Николая Работнова). Это – атомная промышленность, именно там в 1957 году произошла авария: атомный  взрыв наподобие Чернобыля – через несколько месяцев после нашего отъезда.

В 1957 году, окончив школу, я уехал в Москву, поступил в иженерно-физический институт, где к этому времени уже учился Дима. А мама с отчимом и Виктором переехали в такой же закрытый город под Красноярском, потом в еще один – под Томском.

(В 1951 году мама предложила, чтобы я был официально усыновлен отчимом. Я согласился по малости лет и стал Георгием Ивановичем Трубниковым. А Дима остался Владимиром Александровичем Николаевым).

Дима после окончания института получил направление в Ленинград, где жил у отца. И я после окончания института тоже оказался в Ленинграде, но благодаря тому, что к этому времени женился на ленинградке.

(Нужно пояснять, что в СССР было понятие «прописка»?)

К концу 60-х годов и мама с отчимом с большими сложностями тоже переехали в Ленинград, а потом и Виктор (но не в сам Ленинград, а на атомную станцию в Сосновом Бору, примерно 100 км от Ленинграда).

Отчим умер в 1972 году, отец 1 марта 1983 года.

Мама последние годы жизни жила со мной, болела, ломала ноги, был сильный склероз. Умерла она 4 мая 1990 года.

Еще о Зоргенфреях. Лидия Юлиевна Виндт, дочь Эммы, после возвращения из ссылки одиноко жила в Ленинграде, они с мамой были дружны. Умерла она сразу после мамы. Сын и внук Норы, дочери Отто, жили в Оренбурге, связь с ними утеряна.

 

Моя жена, Валентина, инженер, работает сейчас в кораблестроении. Единственная дочь Маша работает в мэрии Санкт-Петербурга, в комитете по городскому имуществу (это – новая в нашей стране профессия). Внучка Анна через полтора года закончит школу, ей 16 лет, учится в гуманитарной гимназии, изучает английский и французский. Муж Маши Андрей - менеджер. Все мы живем в пригороде Санкт-Петербурга, на берегу Невы. Есть у нас маленький дом в деревне под Лугой. Это та самая деревня Вяжище, где еще недавно кое-кто помнил деда Курта, который летом жил там перед войной.

У Димы тоже одна дочка, Ольга, и внучка Полина. У Виктора две дочки – Лена и Ира, внук Артем.

О себе. Я просто вставлю в письмо документ, который есть в моем компьютере. [биографическая справка]

 

С детства тянулся к театру, к литературе. Мама после войны не работала в театре: в тех городах, где мы жили, театров просто не было, тем более детских. Но была «художественная самодеятельность». И мама работала в клубах, домах культуры – руководила детскими драматическими кружками. (Понятна ли тебе эта терминология?) И я в ее кружках до некоторого времени участвовал. Без религии, без свободы – и вдруг – художественное творчество в собственных попытках. Сколько детей прошло через это! Это было подвижничество. Никогда не забываю, чем я обязан маме.

Она хотела, чтобы я стал режиссером, позже поощряла мои поэтические опыты. Но я под влиянием мужской части семьи избрал надежную и престижную в те времена профессию. Не жалею об этом: меня миновала тяжкая необходимость продавать талант тоталитарной системе. Все таки создавать лазеры можно, не наступая на собственное горло. А по вечерам занимался со старшеклассниками – как мама – той же самой самодеятельностью. И всё объяснял этим взрослым детям.

Ненависть к режиму пришла постепенно, вначале я только Сталина ненавидел. Когда понял все – уже была семья, если бы бросился в борьбу с режимом – никто бы не успел этого заметить. Жил двойной жизнью: 8 часов – физике, остальное – ненавязчивым проповедям.

Но в 1985 году рванул как с низкого старта. В этом документе многое осталось за кадром, когда-нибудь расскажу.

 

Мама не рассказывала нам о вас, о семье своего двоюродного брата, по простой причине. При поступлении на учебу и на работу каждый советский человек был обязан в письменном виде в обязательной анкете ответить на вопрос: «ИМЕЕТЕ ЛИ РОДСТВЕННИКОВ ЗА ГРАНИЦЕЙ». Мама не хотела искушать своих правдивых мальчиков.  Скрывала правду и рисковала только она сама, а не мы. Ведь вся семья, сколько я себя помню, была в особых «режимных» условиях. И я и братья всю жизнь работали на «секретных» предприятиях. Каждый из нас за это время много раз заполнял эту проклятую анкету. К счастью, термин «родственники» был не вполне определен. Советские люди «имели право» ничего не знать о троюродных сестрах.

(Я помню, как однажды в Челябинске-40 мы, соседи, были потрясены самоубийством отличного молодого мужика. Шепотом мне рассказали, что «особый отдел» (КГБ) выяснил, что этот человек в возрасте подростка жил какое-то время на оккупированной территории. И не сообщил об этом в анкете. А КГБ об этом дозналось. И он предпочел не подвергать себя дальнейшему расследованию.)

О существовании ее двоюродного брата Алексея и его дочерей, о возможных родственниках за границей я узнал от мамы, будучи уже взрослым человеком. Сейчас уже не представляю, откуда она сама все-таки что-то узнала. Говорила, что, вроде бы, вы все оказались на оккупированной территории, что Алексей работал переводчиком. Считала, что вы в Германии. Примерно в то же время я узнал, что ее мама, Елена Михайловна, расстреляна чекистами в 1919 году. О том, что Вильгельм Александрович Зоргенфрей расстрелян в 1937 году, я узнал несколько раньше.

 

Сколько тебе сейчас лет? Я предполагаю, что восьмидесяти еще нет? Что ты помнишь о предвоенных годах? Где вы жили тогда, были ли близки с мамой? Каким помнишь деда Курта?

Густав Густавович был старшим сыном в семье. В связи с этим – наверное ты больше знаешь о Зоргенфреях в России. Сохранились ли фотографии и документы? Посылаю свою попытку составить генеалогию – по маминым словам, но когда она уже страдала склерозом.

Очень хочу все, во всех подробностях,  знать об Алексее Густавовиче. О его характере, о профессии. О взаимоотношениях Зоргенфреев в предвоенные  годы. О событиях 41-го года.

И, конечно, все о тебе и о Ксенье. О войне, о вашей жизни в послевоенные годы. Как вы выходили замуж, как уезжали из Германии. Когда умер и где похоронен Алексей Густавович?

И о ваших семьях. Кто где живет, чем занимаются муж, дети и внуки.

Нет, нет, никогда не поздно этим заниматься. Мне это нужно хотя бы для того, чтобы рассказать внучке, как судьба проехалась по нашей семье. Как мы лишались дедовского дома, как пытались его восстановить. Как теряли родственные связи, и только с возрастом понимаешь, что это ничем не компенсировать. Как умеют держаться немцы в драматических обстоятельствах.

Самая большая беда России сегодня – что она родства не помнит.

 

Попробую объяснить, где живу я. До войны здесь было село Усть-Ижора, оно осталось, но рядом вырос пригород Металлострой. Здесь институт, в котором я проработал тридцать лет, завод и 30 000 населения.

Если плыть на пароходе из Петербурга  вверх по Неве, то справа будет Обуховский завод, потом село Рыбацкое, а потом уже мы.

 

17.03.99

Примечание 9 декабря 2010г.

Андрей Николаевич Алексеев вставил это моё письмо в  свою четырехтомную книгу:

Алексеев А. Н., Ленчовский Р. И.

Профессия – социолог (Из опыта драматической социологии: события в

СИ РАН – 2008 / 2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии. –

СПб.: Норма, 2010. – Т. 2. – 568 с.

ISBN 978-5-87857-173-9

Том 2. Глава 7. Память поколений

Стр. 469-473

7.2.a. «Самая большая беда России сегодня –

что она родства не помнит…»

Ниже – образец семейной хроники, представленной в жанре личного письма. Автор – Георгий Иванович Трубников.

Мы знакомы с ним 20 лет, начиная с совместного участия в демократическом движении Ленинграда конца 1980-х – начала 1990-х гг. Г. Т. – физик, кандидат технических наук. Был депутатом Петросовета (1990-1993). Публицист, автор книги «Мой сад – гражданское общество» (СПб.: Росток, 2009) и большого количества статей на политические и этические темы. 12 (А. А. Сентябрь 2009).

АА и РЛ Профессия - социолог Тома 1 и 2

В раздел "Семья"

Главная страница