В РЕДАКЦИЮ «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ»
ПО ПОВОДУПОЛЕМИКИ
«ЭТОТ УМНЫЙ ЧЕСТНЫЙ КАРЕНИН»
Прочтя заголовок «Этот умный честный Каренин», я даже
вздрогнул. И сразу понял, о чем пойдет речь. Уже несколько лет я испытывал желание
написать в ЛГ на эту тему, и в первую очередь – об устойчивой и
распространенной ВУЛЬГАРНО-СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ТРАКТОВКЕ РОМАНА «Анна Каренина». О
трактовке, прямо противоположной замыслам Толстого. Я предполагаю, что С.
Петров, к позиции которого я присоединяюсь, тоже писал не только о Каренине.
Однако, коль скоро полемика начата под рубрикой
«Письма о нравственности», считаю своим долгом ответить Евг.
Богату.
За что называют
машиной человека, который почему-то каждый раз теряет самообладание, видя слезы
ребенка или женщины, который, испытав потрясение у постели больной жены,
соглашается и отдать сына, и принять на себя позор фиктивной измены — в ответ
на унижения, которым он подвергся? Может быть, за то, что он откровенно не хочет помочь
светскому бездельнику Стиве в получении им синекуры с
жалованием 9 тысяч рублей? Может быть, за то, что он не анархист и не
революционер, а видит свой долг в том, чтобы на государственном посту сделать
что-то посильное для России (тому много свидетельств в романе; это — предмет
особого разговора)? Нет, скорее всего, за то, что он при каждом сюрпризе,
преподносимом женой, матерью его сына, пытается найти какое-то разумное решение
для выхода из создавшегося положения, положения, неимоверно осложненного
существовавшими законами о браке, законами, которые отнюдь не Каренин выдумал.
Все, что связано с Карениным, важно
и интересно, ибо его образ несет проблему властвования над эмоциями. Недаром
эта проблема стала особенно острой в наше время: это вызвано
прежде всего расширившимися и усложнившимися связями и взаимоотношениями между людьми.
Евг. Богат пугает читателя
чертами „человека-машины“, сформулированными им в трех пунктах. Готов признать
эти черты даже за собой, но хочу их уточнить.
1. Уверенность в том, что формы человеческих отношений должны
строиться на разуме, а не на эмоциях. Нельзя набрасываться с кулаками на
человека, которого ненавидишь. Нельзя позволять проявляться низменным
инстинктам, которые сидят в подсознании каждого человека. Нельзя приставать с
излияниями к любимому поэту, артисту. Оставь эмоции для внутренней жизни, для
творчества. Позволь эмоциям выплеснуться только тогда, когда их от тебя ждут,
когда необходимо заразить ими кого-то. Не нужно душить эмоции, нужно ими
управлять.
2. Стремление (а не тоска) к максимально возможной
определенности в любой ситуации, к предвидению, желание предусмотреть все
варианты, изучить все возможности, приводящие к возникновению
случайностей, — явление положительное, а не отрицательное.
3. Непримиримое отношение к собственным слабостям. В этом вопросе Евг. Богат возводит на нас
напраслину. По моим наблюдениям — чем разумней человек, тем он терпимей к
слабостям других. Это, кстати, характерно и для Каренина.
Что касается ненадежности
„человека-машины“, то она имеет место тогда, когда человеку не удается органично вобрать в себя качества, созданные
самовоспитанием, или когда эти качества на поверку оказываются неразумными. Это
нужно воспринимать как трагическую неудачу; этот горький опыт нужно изучать…
Итак, дело в тенденции, в стремлении, а не в конечном
состоянии. А что проповедует Евг. Богат? Раз
невозможно предусмотреть «элементы случайности», то не стоит и и пытаться это сделать? Это –
ничем не оправданный агностицизм. Человека отличает от животного степень
абстрактного мышления, и именно мышление нужно культивировать в человеке,
воспитывая уважение к разуму в новых поколениях. В кризисных ситуациях
неуправляемые эмоции скорее всего приводят к
поступкам, о которых затем приходится сожалеть. А Анну они бросили под поезд,
когда в отчаянии ревности ей показалось, что «всё неправда, всё ложь, всё
обман, всё зло».
Теперь позволю себе вернуться к роману. С тех пор, как я
понял, что моё юношеское отношение к нему (сложившееся после слишком раннего и
беглого чтения и в основном под влиянием «ходячего мнения») было неверным, я
перечитал его еще несколько раз. Ну, во-первых, существует ли оно, это «ходячее
мнение»? Несомненно. Это и характеристика романа в школьных учебниках, и статья
в БСЭ 1956г., и спектакли, и фильмы, и, наконец, апофеоз – балет. К сожалению,
мне пришлось убедиться, что большинство моих знакомых знают роман только по
фильмам.
О Каренине «ходячее мнение» выражено Евг.
Боготам. Об Анне обычно говорят разные лестные слова,
её даже умной женщиной считают, хотя мышление её банально и узко, речь
бесцветна, сфера интересов предельно ограничена. Её изображают
чуть ли не революционеркой, хотя никаким протестом против социальной
действительности от её поступков и не пахнет. Просто она сделала ставку на ЛЮБОВЬ
– на любовь однозначную, абсолютную, не подлежащую никакому анализу, не
допускающую оттенков, пришедшую в одно прекрасное мгновение и бесконечную. Эта
любовь эгоистична: «Туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех
и от себя».
Отомстить собственной смертью любимому человеку, не вспомнив
об оставленных двух детях – это ли не кощунственное преступление перед
природой? Самоубийц в реальной жизни не судят. Но литературный герой – это всё
же не человек, а модель, модель специально созданная, может быть, для разговора
о нравственности, модель, которую судить допустимо.
Анну судят уже сто лет, и суд далеко
не закончен. В мире все изменилось, но модель, созданная гением Толстого,
остается непревзойденной и незаменимой, когда вновь и вновь встает вопрос о
роли женщины, о семье. Собственно, весь роман является гениальной моделью
разнообразных нравственных проблем, но „мысль семейная“ была для Толстого
главной.
Итак, суд идет. Первым судьей был
сам Лев Николаевич Толстой. И он осудил Анну. Это так очевидно для каждого, кто
внимательно прочел роман, что и доказательств не требует. Мы отделяем
мастерство Толстого — создателя модели от взглядов Толстого — судьи. Но всегда
ли мы делаем это достаточно деликатно? Нет ничего удивительного в том, что
прогрессивная критика во времена Толстого и в последовавшие периоды взяла Анну
под защиту. Суд над Анной был ареной политической борьбы, ибо женский вопрос был
политическим вопросом. Ради эмансипации оправдали Анну, и сделать это оказалось
нетрудно. Модель была настолько объемно, мастерски сделана...
…что об Анне стали говорить как о
живом человеке. Сочувствие к женщине с несчастной судьбой привела к полной реабилитации
модели. Всё, что находилось в противоречии с существовавшими социальными
условиями, годилось в союзники. Так Анна была объявлена носительницей протеста.
Что ж, критика имеет на это право.
Но разве допустимо, не соглашаясь с
судьей, искажать мысль создателя модели? Допустимо ли, экранизируя роман,
создавать произведение с тем же названием, но прямо противоположное по смыслу?
О балете я не говорю, считаю его издевательством на
Толстым. Я имею в виду фильм А. Зархи. Здесь всё
сделано наоборот, причем сознательно. Дело доходит до юридически недопустимого. Например, в фильме Каренин с самодовольством
рассказывает Сереже об орденах, которыми он награжден, тогда как в романе этот
диалог происходит между Сережей и гувернером. Следуя заданию режиссера, Н. Гриценко сделал всё, чтобы создать отталкивающий образ. А
как же иначе? Раз Каренин такой несимпатичный, то и изменить ему стоит.
Самая обаятельная фигура фильма
- Стива, т.е., именно тот, которого
Толстой больше всех презирает. Жалкая Долли, Дарьюшка,
а где её минуты торжества в материнской любви, где ее моральная победа над
Анной? Вялый, ложно-многозначительный Левин, где его неуемный поиск смысла
жизни, где всё то, что было душой самого Толстого?
Ладно, нельзя этот фильм без потерь
перенести на экран, но разве можно делать всё вопреки его великому автору?
Режиссер имеет право создавать собственное произведение ПО МОТИВАМ романа, и
это оговаривается, а тут перед фильмом идут гордые титры: «Л.Н. Толстой. Анна
Каренина». Нельзя, увы, отмахиваться от горького факта, что слишком многие
судят о романе по фильму. Смогут ли они понять, насколько роман Толстого
отличается от душещипательных историй, имя которым
легион?
Я так подробно говорю о фильме
потому, что в нем особенно ярко проявилась та несуразица, которая возникла
из-за однобокой трактовки романа.
Мне кажется, что сейчас роман
приобретает новую актуальность. Вопрос о роли женщины в семье и в обществе
принял в последние годы новые оттенки. Я отнюдь не предлагаю во имя уменьшения
количества разводов и увеличения рождаемости пригвоздить Анну к позорному
столбу как недостойную мать за то, что она отказалась от Сережи (см. окончание 4-й
части) и откровенно равнодушна к дочери. Но обратить внимание читателя хотя бы
на позицию Толстого необходимо.
Я считаю, что чем раньше девушка
поймет, что любовь человеку дана в первую очередь для того, чтобы продолжить
род человеческий, тем лучше. Чем раньше человек поймет, что страсть проходит,
тем лучше он подготовит в себе новые чувства к любимому человеку. Именно к
этому, помимо прочего, учит Толстой, и здесь у него найдутся союзники в лице
самых современных психологов, педагогов и социологов.
В этом году исполняется 100 лет со
времени создания романа. Это хороший повод, чтобы начать о нем новый, серьезный
разговор. В особенности важно, чтобы этот разговор велся на страницах таких
популярных изданий как «Литературная газета». Было бы замечательно, если бы
нашелся режиссер, который бы снял многосерийный телевизионный фильм. И фильм
этот должен быть глубже по замыслу и и
ближе к первооснове, нежели все предыдущие. А назвать этот фильм можно было бы
«Два брака» - как сначала намеревался назвать свой роман Лев Николаевич
Толстой.
Нужно помочь читателю увидеть все
стороны, все оттенки жемчужины русской литературы.
Г. И. Трубников, инженер-физик,
канд. техн. наук, Ленинград, 1975