Что лежит в истоках современного естествознания

 "Известия - Наука" 22.02.02

Вряд ли у кого-нибудь есть сомнение в том, что наука и религия — это разные способы осмысления и постижения мира и человека. Но можно ли сделать вывод о том, что эти сферы человеческого духа друг друга начисто исключают, как это делает атеистическая пропаганда? Правда ли, что наука как рациональное познание противостоит религии как иррациональной вере? Именно такую позицию  защищает  академик В. Гинзбург. Поскольку автор статьи полемизирует в том числе и со мной, мне хотелось бы рассмотреть вопрос обстоятельно.

Наука — это вовсе не замкнутый в себе процесс развития знания. Наука органически связана с культурой своей эпохи, с другими формами духовного опыта, с философией и — опосредованно — с религией. Конкретный пример — известное утверждение Галилея:

«Книга природы написана на языке математики» восходит к пифагорейской формуле «все есть число», которая родилась в лоне философии, возникшей в религиозном ордене. Только в XVII веке это утверждение стало фундаментальным принципом изучения природы.

Конечно, существует множество религиозных общин, в которых резко противопоставляются вера и разум. Однако в христианстве религиозный опыт и рациональное мышление не враждебны друг другу С первых веков христианства разум рассматривался как высшая из человеческих способностей. На этот счет можно цитировать многих богословов. Более того, именно в разуме христианские писатели видели образ Божий в человеке. Не могу не привести слова Августина Блаженного: «Нет ничего могущественнее разума, ибо нет ничего неизменнее». И еще: «Образ Божий, по которому сотворен человек, заключается в том, чем человек превосходит неразумных животных. А это называется умом, или разумом, или сознанием. Образ Божий не в телесных чертах, а в форме просвещенного разума». Потому очень наивно звучит пассаж из статьи В. Гинзбурга: «Для того чтобы как-то сохранить свое влияние не только в темных массах, верящих в чудеса, церковь перестроилась и, можно сказать, признала науку, разум в качестве чего-то равноправного с верой». Надо изучать историю христианской религии по сочинениям французских   материалистов XVIII века, чтобы прийти к выводу, что в папской энциклике конца XX века церковь впервые признает значение разума наряду с верой! Упомянутая энциклика начинается словами: «Вера и разум подобны двум крылам, на которых дух человеческий возносится к созерцанию истины». Относить религию, и притом безоговорочно, к сфере иррационального — недопустимое упрощение.

Из сказанного отнюдь не вытекает, что мы можем забыть о различиях между христианством и наукой. Наука изучает то, что постижимо с помощью разума и опыта. Религия апеллирует к тому, что превосходит разум и не может быть проверено внешним опытом. Но различие между областями духовной жизни не означает их враждебного противостояния. Да, в определенные переломные эпохи, когда традиционные ценности ставятся под сомнение, возникают такого рода противостояния. Однако известны такие ситуации, когда религиозное сознание влияет на формирование предпосылок научной теории, которые не доказываются, а принимаются в качестве самоочевидных. История свидетельствует о том, что влияние христианства на развитие естествознания шло на гораздо более глубоком уровне, чем тот, к которому апеллирует «научный атеизм».

Начиная со второй половины XVI века снимаются жесткие разделения между естественным (природным) и искусственным (созданным человеком, т.е. техникой), между небесным и земным мирами, снимается непереходимый водораздел между математикой и физикой. Чем были вызваны радикальные перемены в научном мышлении? Необходимо принять во внимание тот мировоззренческий, а точнее, религиозный, контекст, в котором происходит формирование новоевропейского естествознания. Для схоластики естественное — это то, что создано бесконечным Творцом, а техническое — то, что создано человеком, творцом конечным. И не удивительно, что при таком воззрении природа предстает как machina mundi — машина мира, построенная бесконечным Творцом.

Один из творцов классической механики — Декарт — размышлял о машинах, сделанных руками мастеров, и о телах, созданных природой. Декарт видит разницу лишь в размерах механизмов, он говорит о том, что в механике нет правил, которые не принадлежали бы физике, и все искусственные предметы вместе с тем предметы естественные: часам не менее естественно показывать время с помощью колесиков, чем дереву приносить плоды. Важен эффект. Поэтому, говорит Декарт, нет нужды при познании природы доискиваться, как устроены «колеса» ее «часов». Достаточно, чтобы вещи сконструированного нами мира вели себя так, как ведут себя вещи в мире реальном. В этом — принцип эксперимента. Декарт сформулировал положе­ние, которое легло в основу на­уки: отождествление естественно­го и сконструированного, приро­ды и машины. Подлинным источником этой предпосылки оказался христианский догмат о творении мира Богом. Не случайно научно-техническая цивилизация родилась в христианской Европе, а не в Индии, Китае или других странах с высоким уровнем культуры.

Такое воздействие религиозного сознания на научное творчество имеет несоизмеримо большее значение, чем влияние личной религиозности ученого, — тема, которой много места уделил В. Гинзбург.

В античном естествознании существовало противопоставление небесного и земного миров, что не допускало применения в физике математики. Как ни покажется это неожиданным, но христианский догмат о Боговоплощении сыграл важную роль, разрушив основы античного представления о несовместимости небесного и земного. Согласно этому догмату, Иисус Христос — Сын Божий есть в то же время сын человеческий. Тем самым Небо как бы спущено на землю, или, что то же самое, земля поднята на Небо. Не случайно догмат о богочеловеческой природе Христа встретил наибольшее сопротивление греческих языческих ученых, сразу усмотревших в нем опасность разрушения античной науки. Перенесение земли на аристотелево Небо, законы движения которого могут быть познаны с помощью математики, в отличие от движений земных, уже содержало в себе возможность как революции Коперника XVI века, так и снятия принципиальной границы между астрономией и физикой, что стало предпосылкой экспериментально-математического естествознания.

В эпоху эллинизма и в Средние века сознание собственной греховности было у христиан очень острым, а потому на первом плане была задача спасения души, а не покорения природы. Нужны были серьезные сдвиги в мировоззрении, чтобы угасить чувство греховности человека, снять пропасть между ним и Творцом. Это произошло в XV— XVI веках под влиянием неоплатонизма и герметизма, эзотерического магико-оккультного учения, восходящего к полумифической фигуре египетского жреца Гермеса Трисмегиста. Герметизм располагал обширной астрологической, алхимической и магической литературой, получившей распространение в эпоху Возрождения. Оккультные учения отличает от христианства вера в то, что существуют магические средства очищения, возвращающие человека к состоянию невинности, каким обладал Адам до грехопадения. Очистившийся человек становится Вторым Богом и может самостоятельно управлять силами природы. Парацельс, Агриппа, Джон Ди, Джордано Бруно создали образ Человека-Бога, способного не только до конца познать природу, но и магической силой воздействовать на нее, преобразовывать в своих практических целях.

В XVII веке наступила реакция против эзотерики и герметизма — сказался дух Реформации и Контрреформации, возродивших христианское неприятие оккультизма и магии, астрологии и алхимии. Химик Роберт Бойль противопоставляет последователям Парацельса принципы научной химии. Друг Декарта — ученый и монах Марен Мерсенн противопоставляет оккультизму картезианскую механику, критикуя воззрения Бруно и Кампанеллы как антихристианские и антинаучные. Даже Фрэнсис Бэкон, именно магическим учениям обязанный своим убеждением в том, что человек — властитель природы и ее преобразователь, — даже он стремится отмежеваться от этих учений и отделить «научную магию» от «ненаучной».

Приходится признать, что у истоков новоевропейского естествознания стоит не только христианство, но и герметизм. Печать двойственного происхождения оно несет на себе и по сей день. Наука в такой же мере унаследовала от античной науки и христианства любовь к истине и стремление с помощью разума постичь законы мироздания как прекрасного творения Божия, в какой и выросшую из магико-оккультных корней жажду овладеть природой, силой вырвав у нее тайны, пересоздать ее, даже если это грозит уничтожением всего живого на планете. В том числе и самого человека. Эти тенденции в современной науке требуют осмысления, особенно перед лицом тех опасностей, ко­торые несут открытия физики, химии, генетики. В идее клонирования человека сквозит характерное именно для магии упоение властью над природой. Человек хочет встать на место Бога и творить самого себя.

Противоядием от этих разрушительных тенденций может послужить союз науки и христианства. Этот союз естественен: он предполагает трезвость в оценке возможностей нашего разума, характерную как для христианского богословия, которое никогда не отождествляет человеческий разум с божественным, так и для великих ученых. Ньютон, оценивая свои научные достижения, сказал, что чувствует себя ребенком, играющим на берегу моря и радующимся, если ему удается находить то гладкую гальку, то красивую ракушку, тогда как перед ним лежит неизведанным великий океан истины...

Пиама ГАЙДЕНКО, член-корреспонаент РАН

 Дискуссия "Наука и религия"

Главная страница