Дорогая Лидия Григорьевна!
Вы, наверное, заждались уже обещанного письма, а я все
высиживаю его, как наседка. Обычная для меня история: длительный инкубационный
период. Ведь я должен рассказать о целом периоде моей жизни, который сильно
отличается от предыдущих.
Я
вот что решил. Посылаю Вам некоторые печатные материалы и некоторые письма,
написанные раньше другим людям. По ним вы все и узнаете. Объем получится
большой, на несколько дней чтения.
А мы попутешествуем по островкам моей памяти.
Рассказать ли Вам теперь, какую мальчишескую любовь я
к Вам испытывал? И удивительно ли? Вы были такая красивая, живая… А ревность… О, это чувство идет раньше всего,
раньше даже намека на сексуальный интерес, я впервые ревновал еще в первом
классе.
Куда это мы классом ездили, не могу вспомнить, но
почему-то оказались на каких-то танцах в каком-то сельском клубе, что ли? И Вы
с нами. И вдруг Вас приглашает какой-то местный завзятый кавалер. Длинный,
прыщеватый, жутко противный (это мое ощущение, я его ненавидел в этот момент).
И Вы даете нам урок приличного поведения. Вы соглашаетесь танцевать, но на лице у Вас такая хмурость, как будто Вас, Зою
Космодемьянскую, ведут на допрос. И танцуете Вы, отвернувшись от него, глядя вправо-вниз, держа дистанцию в полметра. И мы
еще с вас глаз не сводим, так что у кавалера и мысли не возникло пригласить Вас
вторично.
А в десятом Вы были уже поверенной в моей первой любви.
Наташка…
На выпускном вечере Вениамин (Алексеевич?), учитель
немецкого, фронтовик, рассказал мне, что на том педсовете, где разбирали Галку
Фадееву за роман с Витькой, Вы были чуть ли не единственной, кто пытался ее
защитить.
«Влюбляться полезно!» - говорит Волшебник в
«Обыкновенном чуде».
Согнутая тяжестью двух огромных портфелей с нашими тетрадями,
Вы такой знакомой целеустремленной походкой, в пальтишке, подчеркивающем, увы,
сутулость, топаете из школы в другой конец города…
Урок Вы начинали с «оргмомента»: стояли и ждали
абсолютной тишины. Можете себе представить, когда я преподавал в школе (три
раза по полгода физику и год историю и обществознание), я довольно успешно
применял этот ныне забытый прием. Вначале ученики просто не могли понять, что я
от них хочу, потом привыкали. О тишине на моих уроках в учительской среде
легенды ходили. Но какого напряжения это стоит! Меня уроки просто изматывали.
Стало быть, и Вас тоже. Да еще после уроков могли просидеть часа два с
кем-нибудь из нас, нуждающихся в исповедальном разговоре.
Когда мы были
еще в 7-м, во время дежурства по школе Вы с толпой Ваших тогдашних подопечных
зашли к нам в класс для проверки. И увидели наш «Ёж», который мы с Валеркой
выпустили по собственной инициативе. Долго и с удовольствием, собрав всю свою
команду, его рассматривали. А потом на линейке ваш староста доложил (Ваша рука!):
«Плохо обстоят дела со стенной печатью. Только в 7-а выходит задиристый «Ёж»».
Вот с этого момента я стал стараться поступать так, чтобы заслужить Ваше
одобрение. Не знаю, как другие, но мне всегда нужно было, чтобы меня похвалили,
заметили мою удачу или поступок. Да, это моя слабость, наверное. Но заносчивым
меня похвалы не делают, право. Они меня лишь поощряют к дальнейшему. И
избалован я похвалами не слишком, прямо скажем.
А уже в следующем году начались разборки с этим
«Ежом», на меня одноклассники накатали обличительное письмо, и Вы меня
прямо-таки спасали от коллективного гнева. И еще два года Вы убеждали моих
одноклассников, что никакой я не эгоист. Ведь только в 10-м все установилось.
С моей первой парты, стоящей вплотную к учительскому
столу, я видел раскрытую толстую тетрадь, исписанную Вашим каллиграфическим
почерком. Подробный план урока. Писались эти планы за год до нас. Если в плане
стояла фамилия Полосаткина, лучшего ученика предыдущего выпуска, то это
означает, что сейчас Вы вызовите меня. Потом я заранее стал угадывать: если
предстоит ответ ученика по важному вопросу, по теме, которая станет потом темой
сочинения, Вы вызываете сильного ученика, чтобы остальные смогли закрепить
материал. Так что, видите, я, не учась в педвузе, кое-каким методам уже тогда
научился.
Ученик:
«Лидия Григорьевна, а что такое «В деревне, счастлив и рогат»»?
Хмурая Зоя Космодемьянская: «Рога – это
признак неверности жены».
Конечно, Вы были заложницей государственной школьной
программы. Еще бы, попробовали бы Вы давать нам Блока, Есенина, не говоря про
Ахматову – в этом городе за колючей проволокой, наводненному чекистами!
Летом 1959-го мы коротко виделись в Москве, я спросил,
какая поэма Маяковского Ваша любимая. Я ожидал, что вы скажете «Облако в
штанах», я был тогда ею переполнен. Но Вы сказали – «Про это». Обе эти великие
поэмы в программу не входили.
Но вот научиться делать какой-то критический анализ
литературных произведений можно было. Только зачем стране такое количество
литературных критиков? В итоге для большинства литература просто проходила
мимо.
Впрочем, что это я ляпнул? Как же мимо, если разговоры
о литературных героях прямо переходили в комсомольские собрания! Рахметов,
Базаров, Платон Каратаев – это были модели человеческих типов, характеров,
мировоззрений. Не станешь же говорить о становлении человеческой личности на
собственном примере, на примерах поведения Трубникова или Глухова. Сейчас это
назвали бы созданием игровой ситуации. С каким азартом мы спорили!
Но задней стороне фотографии школы, где мы все
расписались, Вы написали мне: «Не забывай наш спор о Павке Корчагине на уроке.
Надеюсь, что жизнь докажет твою неправоту». Содержание спора я уже тогда,
видимо, не помнил, но это не так важно, потому что спорил я тогда не с Вами, а
с самим собой, я думаю. Юноша, обдумывающий житье. Не подходила мне гимнастерка
Павки Корчагина, я это чувствовал. Потому что это тога жертвующего собой. А
ведь не хочется думать о смерти в шестнадцать мальчишеских лет. Я любил жизнь.
Что же доказала жизнь?
Чему учили нас Вы, «Павка Корчагин в юбке», как Вас
называли? Точнее – какими бы хотели нас видеть? Настоящими коммунистами?
Верными ленинцами? Патриотами, готовыми отдать жизнь за Родину?
И да, и нет. Нужно просто отбросить оболочку
идеологии. Вы учили нас СЛУЖЕНИЮ.
Цель вторична, главное – тенденция, внутренняя
потребность. «Если не я, то кто же?» Это
чувство, это религиозный фактор. Чувству научить нельзя, но иметь в юности
живой пример, чтобы развить чувство – это большое везение. Мне повезло дважды.
Кроме Вас была еще мама. Вы любили друг друга, вы были единомышленниками.
Мне есть чем отчитаться перед Вами. Всю жизнь кроме
работы я был еще и добровольцем. Двадцать лет школьных агитбригад, клуб ученых
НИИЭФА, легендарная стенгазета, выступления с литературными вечерами,
восстановление храма, издание своей газеты, вызов властям в 1989-м, депутатская
работа, написание учебника по обществознанию, создание сайта о творчестве
Вознесенского. Все это в своей основе – служение. Всё безвозмездно и по
собственной инициативе. «Если не я, то кто же?» И всегда – проповедь.
И писал. Всегда что-то писал. Большую часть жизни без
всякой надежды напечататься. Вспомните историю с Богатом, который вставил в
свою книгу половину моего письма, а мне даже строчки не чиркнул. В 90-е годы
довольно много напечатал публицистики. Сейчас все, что пишу – помещаю на свой
сайт: читайте, люди.
Нежно
Вас обнимаю, Юра.
16 января 2003 г.