Николай Работнов

Ответ на анкету редакции («Знамя» № 1. 2003)

В последнее время и в читательской среде, и в литературном сообществе заметно увеличился интерес к “литературе факта”, non fiction. Это побуждает нас как журнал актуальной современной литературы вносить коррективы в редакционную политику, о чем свидетельствует уже тот номер журнала, который вы держите в руках. Нам также хотелось бы знать, как сами писатели, критики, социологи, издатели и читатели осмысляют процессы, происходящие с литературой non fiction в стране и в мире. Мы попросили их ответить на следующие вопросы.

Согласны ли вы с тем, что литература, основанная на художественном вымысле, потеряла свое главенствующее место в читательском восприятии или даже окончательно девальвировалась, уступив место non fiction как новому типу прозы: эссе, документальным повествованиям, философско-эстетическим трактатам, мемуарам, эпатирующей исповеди и т.п.? Если да, то временное ли это явление и связано ли оно просто с отсутствием среди ныне пишущих прозу талантов уровня Булгакова, Кафки или Маркеса, либо можно говорить о кардинальном изменении в структуре самого понятия — литература (и чем это тогда обусловлено)? А может быть, дело просто в недостатке качественной остросюжетной прозы?

Можно ли говорить в данном случае о кардинальном различии в предпочтениях массового и элитарного читателя?

Пожалуй, не согласен. Анкету редакции я получил в тот день, когда ликвидировал отставание по чтению критики в «Новом мире» за текущий год. Некоторые из этих работ имеют прямое отношение к заданным вопросам, поэтому я на них буду ссылаться. Так, Владимира Губайловского в статье «Обоснование счастья» (№3) занимает проблема, буквально противоположная первой из выбранных для обсуждения редакцией «Знамени»: «Почему российская (и не только российская, конечно) литература направилась в область фэнтези?». Эти «ножницы» в озабоченностях достаточно показательны. На самом деле, как мне кажется, произошло вот что: если представить себе воображаемую ось, на которой отмечена доля чистого вымысла в данном литературном произведении – точно известная, разумеется, лишь автору – то вдоль этой оси в последние годы произошла сильная поляризация. В одних случаях указанная доля упала практически до нуля, вызвав у читателей и критиков искушение отнести соответствующие произведения к «литературе факта», в других достигла ста процентов – отсюда и расцвет фэнтези.

К первой категории принадлежат прежде всего упомянутые в вопросе редакции исповедальные автобиографии. В этом жанре последним шагом к началу координат на нашей оси является отказ автора хотя бы придумать лирическому герою имя и фамилию, поэтому в романах и повестях появились главные действующие лица, которых зовут Эдуард Лимонов (практически все, что им создано), Ромка («Минус» Романа Сенчина, премированный «Знаменем»), Семен Файбисович (свежо, но крайне резко написанные «Вещи, о которых не»). Это заставляет задуматься: если отнести к мемуарам все названное – то почему бы, скажем, и не толстовское «Детство»? Только потому, что мальчика там зовут не Левушка?

Соответствующим жанровым оттенкам можно, разумеется, придумывать новые названия. Так, Ольга Славникова («К кому едет ревизор?», №9) использует сочетание «субъективная документалистика» по отношению к «Малыш наказан» Сергея Шаргунова и «Больше Бэна» Сакина и Тетерского, хотя сама является координатором премии «Дебют», которой авторы названных повестей награждены в 2001 и 2000 годах соответственно в номинации крупная проза.

Другие «почти мемуары» - значительная и, пожалуй, наиболее интересная часть военной прозы, от «Севастопольских рассказов» через «На западном фронте без перемен», «Прощай, оружие», «В окопах Сталинграда» и «далее везде» вплоть до повестей и рассказов юных ветеранов афганской (десять лет назад) и чеченской (нынче) кампаний. Последних «Дебют» тоже не обошел вниманием – и это оценка по достоинству (рассказы Аркадия Бабченко).

Осмелюсь предположить, что указанная жанровая поляризация преходящим явлением не станет, а, напротив, окрепнет, обогатится, разнообразится и получит своих заинтересованных исследователей.

Теперь насчет Булгакова, Кафки, Маркеса и потери традиционной серьезной литературой места в читательском восприятии. Я не знаю современной издательской или опросной статистики по названным классикам, но думаю, что тиражи даже Булгакова сейчас упали во многие десятки раз по сравнению с советскими и ранними постсоветскими временами, о Кафке уж и не говорю. И дело тут не в уровне таланта. Один из самых коммерчески успешных авторов масскульта американец Микки Спиллейн в свое время сказал: «Все эти большие писатели так и не доперли, что соленых орешков продается больше, чем черной икры». Наш отечественный аналог американского подсоленного арахиса – жареные семечки. Лузганьем соответствующего литературного продукта, а то и употреблением его вместе с шелухой, сейчас увлечено как бы не девяносто девять (по оценке Вл. Новикова – «Алексия: десять лет спустя», №10 - девяносто пять) процентов платежеспособных российских читателей. Они, кстати, особого различия между фактом и вымыслом не замечают и даже – тенденция, единодушно отмечаемая критиками, пишущими об исторической прозе – отдают явное предпочтение выдумке, выдаваемой за факты (см., например, статью Виктора Мясникова «Историческая беллетристика: спрос и предложение», №4). Сие относится и к огромному числу произведений, которые авторами без стеснения названы документальными, в то время как настоящая «non-fiction» – прошу прощения за тривиальный каламбур – это прежде всего «не-фикция», фактическая сторона тут должна быть скрупулезно достоверна.

А вполне качественной остросюжетной прозы, на мой взгляд, сейчас издается не так уж и мало, если не мерить остроту сюжета только количеством трупов на печатный лист. Различия же в предпочтениях массового и элитарного читателя были и будут кардинальны всегда. Собственно говоря, определением, основной чертой элитарного читателя можно считать физическую неспособность без серьезного насилия над собой пробиться через пять страниц «легкого чтения». А жизнь массового читателя сейчас очень заметно разнообразилась тем, что значительная часть интересующей его литературы фактически перешла в категорию зрелищ. Эта компонента необходимой народу с античных времен диады пополнилась у нас, наконец, глянцевыми журналами вполне мирового полиграфического уровня. «Караван историй» - весьма успешный проект, но кто бы стал читать его истории, не будь они так богато иллюстрированы и поддержаны чисто фотографическими, с выдумкой организованными сериями. Один Жириновский в костюме и гриме Ивана Грозного чего стоит. Конкуренция со стороны Кафки и Маркеса этому изданию не грозит.

В упомянутой выше статье Ольги Славниковой приводится одна цифра. На соискание премии «Дебют» ежегодно представляется тридцать пять тысяч произведений. Напомню – условиями конкурса возраст авторов ограничен двадцатью пятью годами. Если установить аналогичные премии для прочих возрастных категорий с шагом лет в десять, картина, думаю, будет та же самая. То есть людей, считающих себя писателями, способными претендовать на литературные премии, у нас буквально сотни тысяч. Если б каждый из них читал – и покупал – серьезную книжку хоть раз в месяц, этот рынок выглядел бы по-другому. Но известный анекдот относится, увы, не только к электорату Романа Абрамовича – отнюдь не каждый писатель читает. Основная проблема в этом.