НА ДЕРЖАВУ ОБИДНО?

О судьбах высоких технологий в советской и постсоветской России

Николай Работнов,

(«Знамя», №8, 1999, стр.168)

Этот текст я набираю на импортной персоналке, далеко не “самой” из нынешних. Тем не менее, ресурсы этой настольной игрушки больше, чем у всей советской техники, которой еще лет семь-восемь назад было набито многоэтажное здание вычислительного центра нашего института. Отечественные ЭВМ, да и отечественная электроника вообще, практически исчезли из поля зрения гражданских пользователей, а изготовители ушли в “отверточно-паяльные” производства на основе стопроцентно привозных комплектующих. Мы не умеем делать не только современных процессоров, блоков памяти, мониторов - мы не умеем делать клавиатур и выключателей. Мы не умеем делать элементарных трехдюймовых дискеток, не говоря уже о лазерных дисках. Почему? Когда это началось? Чем кончится? Все ли и везде ли так плохо? Что делать? Статья об этом.

“Российская промышленность рухнула” - нет утверждения, которое в последние годы повторялось бы прессой и электронными СМИ чаще, чем это. Подолью масла в огонь (а, может быть, вызову его на себя): большей части этой “рухнувшей” промышленности, а особенно ее продукции, на самом деле никогда и не было. Просто нас приучили называть “телевизорами”, “холодильниками”, “автомобилями”, “стиральными” и “вычислительными” - особенно вычислительными! - машинами то, что весь цивилизованный мир таковыми не признавал. Это были псевдонимы для предметов-самозванцев, иногда внешне похожих, а чаще не очень-то и похожих, на настоящие. Да что техника! Наш средний соотечественник семьдесят лет, по мировым стандартам, жил в конуре, одевался в тряпье и питался отбросами. Сегодня, когда эти мировые стандарты стали доступны не такой уж узкой состоятельной верхушке нашего общества и почти перестали ею скрываться, с этим утверждением, при всей его резкости, думаю, согласятся многие. Но пойду еще дальше: “гибель” огромного сектора российской промышленности, в смысле прекращения или многократного сокращения производства на предприятиях, выпускавших невыразимое барахло - одно из главнейших экономических достижений последнего десятилетия. При этом я полностью отдаю себе отчет в тяжести возникших социальных последствий. Но “гибель” все-таки ставлю в кавычки, поскольку в большинстве случаев это не смерть, а летаргия. Корпуса, коммуникации, подъездные пути на месте. Пустить в переплавку негодное оборудование и поставить на его место современное можно быстро, это главное. И процесс пошел, пока точечками, островками. Включению сценария экономического чуда препятствуют только политические пережитки, порождающие недоверие инвесторов, как зарубежных, так и отечественных. Их надо устранять, иначе дело не пойдет.

Ну, а ракеты и спутники?! Бомбы?! Танки?! Истребители?! Атомные подводные лодки?!

С этого сильно сократившегося плацдарма, на котором с трудом балансирует сегодня национальная гордость великороссов, и стоит начать разговор.

- Американская оборонка не даст российской пропасть!

Кулуарная шутка.

Наши успехи в военно-технической области, особенно относительные, в сравнении с нашими же мирными отраслями, были и пока остаются бесспорны. Тому есть несколько основных причин.

Первая звучит, как это ни парадоксально, очень по- сегодняшнему, по-рыночному: конкуренция. При всей суперсекретности соответствующих исследований и разработок, их конечные результаты - тактико-технические данные серийной продукции - должны были выдерживать сравнение с лучшими зарубежными образцами. Скорость, потолок и радиус действия самолетов, дальность полета, надежность и забрасываемый вес ракет, мегатоннаж ядерных боезарядов и точность их наведения на цель, скорость, маневренность, автономность, вооруженность, глубина погружения и бесшумность АПЛ, состояние сети разведывательных спутников и радарных систем стратегического назначения - ничего этого не в состоянии были скрыть друг от друга ни мы, ни американцы. Поэтому две крупнейших “оборонки” мира действительно не давали друг другу пропасть - докажи начальству наглядно, что противник вот тут вырвался вперед, и тебе, пожурив и поохав, отслюнят на “догнать и перегнать”. Как модифицировался смысл нашего эпиграфа сегодня, мы обсудим чуть позже.

А самым крупным и драматическим примером, подтверждающим сказанное, можно считать американскую программу “Аполло”. Наш первый спутник завел американцев чрезвычайно. Результат отразился даже на советской детской литературе. Если первое издание книжки Сергея Михалкова про сына дяди Степы заканчивалось оптимистически: “Космонавт Егор Степанов будет первым на Луне!”, то в следующей редакции заключение звучало так: “Космонавт Егор Степанов с Марса шлет привет Луне!” На Луне к тому моменту уже побывали. Для этого были выделены беспрецедентные деньги и приняты беспрецедентные технические решения: водородное топливо и чистый кислород в кабине, т.е. постановлено было теоретически наилучшее сделать практически наилучшим. Это всегда очень сложно, но достаточно типично для американского подхода. Трое астронавтов при наземной тренировке сгорели в кислородной атмосфере за пятнадцать секунд. Но наши успехи пятьдесят седьмого и шестьдесят первого года были убедительно парированы - первым по Луне погулял Нил Армстронг.

Второе: предельная милитаризация экономики и науки, высасывание почти досуха ресурсов страны и их концентрация в военной сфере. Смешные открытые цифры оборонного бюджета были рассчитаны непонятно на кого.

Третье: старательное обеспечение приоритетности и престижности всего секретного, оборонного. Именно “широкая известность в узких кругах”, закрытое лауреатство, закрытое геройство, подкрепленные беспрецедентными для ученого личными полномочиями, щедрым - по национальным меркам - материальным вознаграждением, да и, разумеется, очевидная, невыдуманная важность, масштабность, вплоть до эпохальной, решаемых задач и чисто научно-техническая увлекательность, яркость самой работы, уникальные возможности самореализации, привели к тому, что именно в оборонной науке сосредоточился цвет естественно-научного и технического интеллектуального потенциала страны, не говоря уже о ресурсной поддержке. Когда по всей стране царило то, что пенсионер Печеркин недавно назвал в нашей городской газете “политикой кнута и талона на пряники” (не все пенсионеры забывчивы), оборонка жила все-таки гораздо лучше не-оборонки.

Четвертое - оборотная сторона всех этих золотых медалей: безжалостная эксплуатация как ученых - и исследователей, и организаторов науки - так и, особенно, персонала опытных и промышленных производств и полигонов, гле условия почти всегда были вредны и опасны, а также частая работа в режиме камикадзе испытателей, экипажей головных, да зачастую и серийных образцов.

Хорошее представление об этой атмосфере дает книга “Атомная подводная эпопея. Подвиги, неудачи, катастрофы”, написанная адмиралами Л.Осипенко, Л.Жильцовым и Н.Мормулем. Глава этого авторского коллектива, Герой Советского Союза Леонид Гаврилович Осипенко, недавно скончавшийся, с 1955 по 1960 г. командовал первой советской атомной подводной лодкой “Московский комсомол”. Он был почетным гражданином Обнинска, где созданы и многие годы работали наземные прототипы лодочных реакторов обеих основных разновидностей - с водяным (под руководством Курчатовского института) и с жидкометаллическим (под руководством Физико-энергетического института) охлаждением - а также учебный центр атомного подводного флота.

Насаждаемые политическим руководством страны лобовой напор и, часто бессмысленная, к красным датам, спешка, непрерывная, в эксплуатационных условиях, доработка конструкций, к эксплуатации фактически не готовых, засекречивание неудач и катастроф, оборачивались жертвами и фантастическими затратами, но процесс создания новой техники ускоряли, это надо признать. Теперь мы знаем, что Гагарин полетел, когда вероятность катастрофы по статистике предыдущих, беспилотных, запусков была на уровне “фифти-фифти”. Чернобыль бледнеет, повторяю - бледнеет! - перед реальными последствиями многолетней работы в режиме “давай-давай” радиационно и ядерно-опасных производств военно-промышленного комплекса и “транспортных ядерно-энергетических установок” (эвфемизм, тоже до недавнего времени полузакрытый, для обозначения реакторов АПЛ). И следует подчеркнуть - “сухопутных” реакторов у нас десятки, а флотских - многие сотни. А еще следует иметь в виду, что общее число людей, погибших и потерявших здоровье при производстве, испытаниях и эксплуатации в мирное время обычных вооружений у нас всегда было несравненно, качественно выше, чем в ядерном оборонном комплексе. Просто об этом молчали и предпочитают помалкивать до сих пор. Вот, после катастрофы “Русских витязей” промелькнуло - разбившиеся асы были пятой, шестой и седьмой жертвами военных авиакатастроф в том году. Это потому, что летать почти перестали. А в брежневские времена “нормой” было примерно сто разбившихся пилотов в год.

Пятое: система образования. При всех тяжелых издержках (дискриминация по пятому пункту, насильственное вдалбливание марксизма-ленинизма) учили нас хорошо. Сужу по своему родному МИФИ, начинавшему как Московский механический институт боеприпасов, но и другие столичные и региональные вузы, готовившие кадры для оборонной науки и промышленности, привлекали к преподаванию лучших специалистов, активно работавших в ключевых областях. Высокое начальство вряд ли читало у Солженицына: “Идеологию им накропает любой проходимец. А физика подчиняется голосу своего хозяина”, но в глубине души, наверное, это все-таки понимало. И с трудоустройством выпускников проблем не было.

В последнее время не раз приходилось читать, что закрытость тематики часто служит прикрытием для бездарностей, намеренно засекречивающих диссертации, которые так якобы легче защищать. Автор этих строк заседает в трех диссертационных советах - двух открытых и одном закрытом, и не раскроет особого секрета, если с полной убежденностью заявит, что в действительности все наоборот - средний уровень закрытых работ по физико-математическим и техническим наукам заметно выше, чем открытых, и защищаются они в среднем лет на десять позже, очень зрелыми, опытными и квалифицированными людьми.

А в чем главная причина отставания там, где отставали? С чего все пошло, если взять в пример ту же электронику?

Я слышал версию, которая выстраивается примерно следующим образом. В шестидесятых годах, когда и где именно впервые - сказать трудно, произошло одно из ключевых событий научно-технической революции - машины сами начали делать более тонкую, мелкую и филигранную работу, чем люди. До тех пор все финишные, микронной точности операции выполнял или доводил человек, а машины потом их воспроизводили, тиражировали. Вспомним отечественную традицию от легендарного Левши, подковавшего блоху, до реального Сядристого, умещавшего на рисовом зерне текст “Кобзаря” или “Морального кодекса строителя коммунизма”. Эпоха умельцев закончилась лет тридцать назад и началась эпоха роботов. Момент мы прозевали - в общем, а затем прозевали и одну важную частность. Высказывалось даже мнение, что не вполне сами прозевали, а были дезориентированы американскими публикациями и рекламой, которые замаскировали ключевой прорыв - переход с микромодулей на микросхемы, всем теперь известные как “чипы” (микромодуль - сложно спаянная структура из множества миниатюрных элементов, микросхема же делается методами лучевой литографии из одного кристалла).

В деталях, наверное, так оно и было, но главное, я думаю, не в этом. Просто был достигнут предел, за которым постоянное предпочтение напора, вала, количества и срочности качеству, терпению и тонкости привели к национальной катастрофе - всеобщей потере умения делать что-то как следует. Мировая техника вышла на уровень, который требует нулевого уровня халтуры. А у нас он стал почти стопроцентным. При этом шапкозакидательство осталось. И “самостоятельность” осталась - точная копия того державного самодурства, которое когда-то расширило нашу железнодорожную колею по сравнению с европейской. Только последствия оказались похлеще.

Что же осталось от перечисленной пятерки “факторов успеха” на сегодняшний день? Велико искушение сказать - рожки да ножки, обидеться за державу - или на державу - и этим ограничиться, как многие делают. Но посмотрим попристальней.

Конкуренция? Осталась... Конкурентоспособность упала. В смысле возможности обеспечить всесторонний паритет с американцами. Но вроде теперь и задача такая не стоит. А ракетно-ядерный щит на месте. Тут “прогиб”, если учесть, что разоружение обоюдно и строго симметрично, меньше, чем где бы то ни было, и пока в пределах допустимого. И появился в конкуренции новый аспект - внешнеторговый, коммерческий. Отечественную военную приемку вполне можно было бы включить в обсуждаемый нами список “слагаемых успеха”. Наши военпреды всегда были грозой руководства оборонных предприятий. Теперь к ним добавились военпреды зарубежные. Не думаю, что они покладистей.

Недавно при мне в очередной раз похвалили ниболее известное экспортное изделие нашей военной промышленности - автомат Калашникова:

- Он шейку рельса пробивает!

- Какого рельса?

- Не понял...

- Нашего или японского? Японцы Октябрьскую дорогу сейчас перестилают, их прокат служит втрое дольше. Может, дело не в автомате, а в рельсе?

И уж раз речь зашла о славном АК, не могу не сказать об одном из парадоксов нашего общественного мнения. Из автоматов АК были застрелены миллионы людей в сотнях военных, этнических, религиозных и политических конфликтов второй половины нашего века, включая огромное количество ни в чем не повинных мирных жителей - от Афганистана до Никарагуа, от Вьетнама до Чечни, от Югославии до Конго. И Калашников -национальный герой, а его творение - предмет культа. Отечественное атомное оружие против человека не было применено ни разу, оно совершенно бескровным образом предотвратило третью мировую войну. А много ли вы слышали добрых слов о его создателях после Чернобыля, в котором они не виноваты ни сном, ни духом? И как продукт научно-инженерной мысли ядерный заряд по сравнению с автоматом, даже очень хорошим, все-таки, как бы это сказать...

Но это так, к слову. А насчет японского рельса я каждый раз вспоминаю, когда слышу о достигнутых, а чаще грядущих, успехах “Росвооружения”. Это не мешает мне совершенно искренне желать доброго здравия ветерану-оружейнику и всяческого процветания почтенному концерну или его преемникам.

Концентрация ресурсов, приоритетность, престижность? И то, и другое, и третье нуждалось в резком снижении. Но точку разумного равновесия мы тут настолько проскочили, что это стало реальной угрозой национальной безопасности. В поисках решения возникла, в частности, конверсия. Слову этому, которое оборонщиками в обиходе часто заменяется на “конвульсию”, лет десять. На Западе его аналогом можно считать английское “spin-off”, но аналогом отнюдь не полным. Дословно “spin-off” означает “сматывать”, “скручивать” - то, что толсто намотано на военную “катушку”, частично сматывается на гражданскую, используется цивильными фирмами в производстве потребительских товаров. И используется с чрезвычайной быстротой и эффективностью.

Многие считают военную технику верхом динамизма и областью скорейшего внедрения высоких технологий. На самом деле именно она предельно консервативна, смена поколений занимает, как правило, более десяти лет. Сколько мы насчитаем таких поколений, скажем, в стратегическом атомном подводном флоте США за сорок лет? Три: “Джордж Вашингтон”, “Лафайет””, “Огайо”. А в ракетном вооружении этих лодок? Тоже три: “Поларис”, “Посейдон”, “Трайдент” Перспективная АПЛ типа “Центурион” ожидается только после 2000 года. А наиболее простые и надежные конструкции оружия могут, если не считать мелочей, не меняться многими десятками лет - тот же АК и другие виды стрелкового оружия. Понятие моды тут отсутствует, погони за новизной как таковой нет - в отличие от промышленности гражданской.

А быстрее всего научно-технические достижения внедряются в самой науке, в ее приборном и материальном обеспечении. Это тоже фактически уже целая мировая отрасль промышленности, и не слабая.

Пока что наша конверсия - не чета забугорному “spin-off”. У нас жизнь заставляет, например, производителей остекления для “Бурана” выпускать поддельный хрусталь. Производителям “Шаттла” этого делать не приходится. Им достаточно оперировать лицензиями на свои патенты. Для работы с ширпотребом нужны совсем другие навыки и склонности.

Эксплуатация? Трансформировалась. Выжимание соков ослабло, “инфарктообразующие” вызовы на ковер отмирают, испытания новой техники резко сократились, происшествия с тяжелыми исходами перестали замалчиваться. Крупной и тяжелой, угнетающей несправедливостью является низкая зарплата большинства научных работников и конструкторов. Да и выдается она... Перефразируем популярную американскую шутку: чем отличаются прозаик, поэт и ученый? Прозаику платят постранично, поэту - построчно, а ученому - по...возможности. Жесточайшей несправделивостью являются ничтожные и практически недифференцированные пенсии. Вообще, декларируя на словах свою поддержку науке и культуре, власти как-будто забыли, что утопающему бросают один конец веревки, а не оба.

Образование? Оно никуда не делось и качества не снизило. Правда, зачастую работает на бесплатный экспорт. Но “утечка мозгов” это - многоаспектный вопрос для совершенно особого разговора. Можно только констатировать, что кадрового голода в хорошей науке у нас нет и сейчас.

А появилось ли что-то новое и не беспросветное в жизни ученых-оборонщиков? Еще как появилось - право на международное сотрудничество, включая право на международную известность и признание. И на гранты международных организаций. И на зарубежные контракты. Причем все это относится, естественно, в основном к фундаментальным исследованиям и приложениям в гражданской сфере. По чему многие как раз и стосковались.

Мотивы, по которым, например, американские национальные лаборатории, включая такие крупнейшие центры оборонных исследований как Лос-Аламос, Ливермор и Сандия сотрудничают сегодня с российскими коллегами и выделяют на это средства, достаточно многообразны. Попробую просто перечислить, не ранжируя, желания, стимулирующие этот процесс:

- получить, совсем по американским меркам не дорого, полезную научно-техническую информацию и задействовать весьма квалифицированную рабочую силу в реализации собственных проектов;

- предотвратить утечку российских мозгов в нежелательных направлениях, прежде всего в страны, которые считаются организаторами и спонсорами международного терроризма;

- помочь стабилизировать кризисную обстановку в нашем ВПК, обострение которой, в принципе, способно привести к глобально негативным последствиям;

- сохранить дееспособность конкурента, наличие которого оправдывает их собственное существование (“не даст пропасть” - намек именно на это; циничновато, но что есть, то есть);

- найти поддержку (проверку, оценку) собственным замыслам, устроить “умственный пинг-понг” с вполне достойными партнерами.

Так что все три кита стратегической российской оборонки - авиация, космос и ядерные технологии - сперва робко, а со временем все увереннее, выходят на международный рынок как изделий и материалов, так и интеллектуальных услуг, исследовательского труда. Есть ли масштабные возможности? Есть. Про авиационно-космические дела лучше скажет кто-нибудь другой, а я остановлюсь на ядерных проблемах, более мне знакомых.

- Сэр, скоро вы сможете облагать его налогом!

Фарадей премьер-министру Гладстону в ответ на вопрос, зачем нужно электричество.

Именно эту фразу я повторил недавно, когда меня спросили, зачем нужен плутоний.

Ядерное разоружение является новой комплексной научно-технической проблемой глобального значения. Россия активно поддерживает международные усилия по расширению этого процесса и приданию ему необратимого характера. Соединенными Штатами Америки и Российской Федерацией продекларированы количества оружейных делящихся материалов, признанных избыточными для целей национальной обороны. У американцев это 174 тонны оружейного урана и 52 тонны плутония. Наши цифры круглее -500 и до 50 тонн соответственно.

Оружейный уран и плутоний являются важной составной частью национального достояния России. Они накоплены трудом трех поколений работников атомной промышленности. В указанных выше количествах не только сконцентрирована энергия, эквивалентная примерно миллиарду тонн (!) органического топлива. Форма этой концентрации такова, что при рациональном использовании в замкнутом топливном цикле с воспроизводством ядерного горючего этот энергетический эквивалент может быть еще значительно увеличен за счет превращениия в топливо “отвального” обедненного урана, что и определяет российский подход.

Зарубежные партнеры России проявляют политическую заинтересованность в скорейшем окончательном переводе экс-оружейных материалов в неоружейную форму. С ураном ситуация ясна. Его энергетическое использование с предварительным разбавлением (“разубоживанием”) не представляет технических и экономических проблем. Получаемый реакторный уран имеет нормальную рыночную цену, по которой сейчас поставляется в США. И продается фактически не природное сырье, а только продукт высокой технологии - работа разделения изотопов, что часто упускается из виду при обсуждении политэкономических аспектов этой сделки. Российская технология разделения - лучшая в мире.

Заметно иное положение сложилось с плутонием, которого высвобождено в десять раз меньше, чем урана, но его удельная оружейная эффективность гораздо выше. Его можно перевести в неоружейную форму разными способами. Один из них для России неприемлем, хотя нам его настойчиво предлагают. Это геологическое захоронение с предварительной денатурацией, т.е. порчей путем смешивания с радиоактивными отходами.

Люди постарше помнят проблему денатурации этилового спирта - поиск добавок, которые привели бы его в состояние, негодное для питья, но с сохранением технических свойств. Чего только ни пробовали - ацетон, кетоны (окисленные сивушные масла), пиридин (продукт перегонки каменного угля), керосин, бензин, деготь, сланцевые масла, скипидар, бензол, формалин, фуксин, сулему, назначали высокие премии за создание эффективных денатураторов. Ничего не вышло. Проблема осталась нерешенной, и от денатурата отказались.

Отметим важное обстоятельство: в американском экс-оружейном плутонии примерно четверть - “скрэп”, т.е. лом, механическая или химическая форма которого сильно осложняет как оружейное, так и реакторное использование. Эти-то четырнадцать тонн американцы и собираются денатурировать и захоранивать. У нас “мусорного” плутония нет, высвобождается только кондиционный оружейный материал.

Другой способ обращения с плутонием - энергетическое использование, что также исключает возможность возврата в оружейную сферу. Напрямую этот вариант сегодня экономически невыгоден. Топливо на основе плутония и использующие его реакторы сегодня еще не могут конкурировать с урановой энергетикой. По прогнозам специалистов массовое вовлечение плутония в атомную энергетику начнется примерно через тридцать лет. К этому процессу надо готовиться, и значительный научно-технический задел в этой области в России существует. Однако для создания прочного технологического моста в безопасную ядерную энергетику двадцать первого века было бы весьма желательно освоить использование плутония в промышленных масштабах в реакторах существующих и разрабатываемых в России типов. Задача утилизации оружейного плутония в сжатые сроки была бы при этом также решена. И надо иметь в виду, что освоение плутониевых технологий на сегодняшний день - ЕДИНСТВЕННЫЙ реальный и технически обоснованный способ удовлетворить энергетические нужды человечества на протяжении следующего тысячелетия.

Возникает перспектива международной кооперации, для которой Россия предоставила бы пятьдесят тонн оружейного плутония, квалифицированный персонал и промышленные площадки с соответствующей инфраструктурой при условии, что зарубежные партнеры компенсируют наценки, возникающие из-за перехода от уранового топлива к уран-плутониевому, включая научные исследования и разработки, результаты которых могут совместно использоваться.

Другая крупнейшая задача - качественное повышение безопасности ядерной энергетики путем перехода к новым технологиям, в частности, к новым теплоносителям в первом реакторном контуре, к жидким металлам. Спросят - а чем плоха вода, которой пользуется вся мировая энергетика, самое распространенное и такое безобидное вещество? Отвечу: именно два недостатка воды как теплоносителя были физической первопричиной чернобыльской авариии - низкая температура кипения и способность при испарении повышать уровень критичности активной зоны. И вообще представление о воде как о ласковой жизнедарительнице совершенно не соответсвует ее поведению при реакторных параметрах. При ста пятидесяти атмосферах и четырехстах градусах это чрезвычайно химически и механически агрессивное вещество. Кроме того вода - вещество молекулярное, при высоких температурах она разлагается на кислород и водород с образованием гремучей смеси. Жидкие металлы - вещества атомарные, диссоциировать им некуда. И кипят они только при высоких температурах, натрий около 800 градусов, свинец - за тысячу семьсот. Поэтому давление в первом реакторном контуре, охлаждаемом жидким металлом может быть близко к атмосферному. Понятно, какие это дает преимущества с точки зрения безопасности. Реакторы, охлаждаемые натрием или сплавом свинец-висмут давно вышли у нас на уровень полномасштабных промышленных образцов (Белоярская АЭС и реакторы АПЛ). Возможности использования тех и других в энергетике привлекают сейчас большое внимание, и не только в России.

Третий пример, может быть, самый потенциально крупномасштабный - ядерная медицина, прежде всего радиофармпрепараты.

Где-то вскоре после первой мировой войны Эрнст Резерфорд высказался следующим, достаточно характерным для него образом: “Все науки делятся на физику и коллекционирование марок”. Тогда, действительно, физика далеко обогнала как химию, так и науки о жизни в применении точных и мощных математических методов для описания закономерностей окружающего мира. С тех пор много воды утекло. Сегодня биология и медицина стали не просто точными, а полновесными техническими науками.

В начале девяностых годов по инициативе американского Совета по энергетическим проблемам (Council for Energy Awareness) было предпринято детальное исследование влияния ядерных и радиационных технологий (за исключением оборонных) на национальную экономику США. Оно состояло из двух частей. В одной рассматривались только применения радиоактивных материалов в промышленности, медицине и научных исследованиях, в другой - собственно ядерная энергетика, т.е. выработка электроэнергии на АЭС. Результаты удивили как авторов отчетов, так и заказчиков. Во-первых, масштабом цифр. Оказалось, что суммарный годовой объем бизнеса, связанного со всевозможными применениями радиоизотопов в Соединенных Штатах, составил в 1991 году 257 миллиардов долларов. Во-вторых, эта сумма оказалась в три с половиной раза выше полной стоимости “ядерной” электроэнергии (73 миллиарда долларов, что тоже вполне почтенно, ядерная энергетика Соединенных Штатов до сих пор крупнейшая в мире, там работают свыше ста энергоблоков.). Налоги, уплаченнные в федеральный и региональные бюджеты, составили 45 мллиардов долларов. Радиоизотопы используются в восьмидесяти различных отраслях, этой деятельностью занято 3,7 миллиона человек почти пятисот специальностей, что составляет около трех процентов всех работающих в США. На первом месте в списке этих специальностей стоят медики - 338 тыс. чел. Суммарный валовой продукт в 330 миллиардов означает, что ядерно-радиационный комплекс США как бы является одиннадцатой по величине промышленной державой в мире. При этом стоимость самих радиоизотопов составляет малую долю.

Каждый четвертый пациент, обращающийся в США в поликлинику, и каждый третий, поступающий в больницу, направляются на диагностические процедуры с использованием радиоактивных изотопов. Наше общество об этой, не побоюсь сказать, революции в здравоохранении не имеет ни малейшего представления, что дает немалый вклад в двадцатилетний разрыв в средней продолжительности жизни между Россией и США. Ведь ядерная медицина борется с двумя главными бичами современного человечества - раком и заболеваниями сердечно-сосудистой системы. У нас же любые радиоактивные вещества рассматриваются прежде всего и почти исключительно как “ядерные помои”.

Обратимся теперь к использованию высоких технологий в производстве потребительских товаров.

- Ой вы, бедные сиротки мои!

Утюги и сковородки мои!

К.Чуковский. “Федорино горе”.

Только с появлением продукции фирмы “Тефаль” на наших прилавках мы начали осознавать, что утюги и сковородки могут быть изделиями высоких технологий. Наши утюги и, особенно, сковородки, сохранились почти в том же виде, что при бабушке Федоре, и на том же сиротском положении. Вообще, можно смело утверждать, что к середине восьмидесятых годов, которая сейчас многими вспоминается как золотое время расцвета отечественной индустрии, ни одно, повторяю - ни одно-единое из многотысячной номенклатуры выпускаемых ею изделий технического ширпотреба не соответствовало мировому уровню, причем не соответствовало безнадежно, катастрофически. Зато мы были и - трудно в это поверить - остаемся! - самой индустриальной страной мира в том смысле, что доля промышленной продукции в ВВП у нас до сих пор выше всех - тридцать два процента. В США семнадцать, в Германии и Японии в пределах двадцати-двадцати пяти. Что бы это означало? Что же из себя представляет (или - откуда берется, или - куда девается?) львиная доля валового внутреннего национального продукта такого промышленного гиганта, как США? Образование, наука, медицина, торговля, услуги, транспорт, связь, реклама. Там занято восемьдесят процентов работающих. А в сельском хозяйстве два процента, которые кормят всю свою страну и еще много других. Постиндустриальное общество стало реальностью. Но его фундаментом является индустрия, ушедшая от нашей далеко за горизонт границы тысячелетий.

Решающая разница в положении науки в нашем и западном обществе заключается в том, что там ее чудеса несравненно шире вошли в быт, и каждая домохозяйка чувствует пользу от ученых. Новые материалы с волшебными свойствами, микроэлектроника, лазерная и высокочастотная аппаратура - в каждой кухне, в каждой гостиной и в каждом гараже. Персональный компьютер - спутник американца и японца с детского сада. Средний российский гражданин - увы, не без помощи средств массовой информации - привыкает видеть в науке чисто враждебную силу, поскольку ее олицетворяют для него не видеомагнитофон, не микроволновая печь, не лазерный проигрыватель, не радиотелефон в автомобиле, не антенна космического телевидения и уж, конечно, не личный самолет (несколько десятков сотрудников Лос Аламоса ежедневно летают на работу и обратно из Альбукерка), а атомная бомба, Чернобыль, переброс рек и большая химия с ее фенолами, ангидридами и нитратами. Наши естественные науки нужно срочно гуманизировать, приблизить к человеку, а для этого поднять выход и престиж прикладных исследований.

Сам автор этих строк большую часть своей жизни занимался тем, что называется фундаментальными исследованиями, и их важности, разумеется, не отрицает. Но в нашем распределении ассигнований между полюсами престижной академической науки и до недавнего времени еще более престижной науки оборонной почти пропадает то, что во всем мире является золотой, золотоносной серединой - прикладные исследования, ориентированные на внедрение результатов в производство товаров массового потребления.

Пионером, создавшим эту отрасль науки на Западе, был Томас Эдисон (1847-1931). На вопрос, что он считает своим важнейшим изобретением, Эдисон отвечал - промышленную исследовательскую лабораторию (она была создана в 1872 году в Менло-Парк). Долговечная лампа накаливания, щелочные аккумуляторы, приборы для записи и воспроизведения звука, угольный микрофон, первая городская электростанция - детища Эдисона. Нам остро не хватает ученых этого типа, а Эдисон - великий ученый, нелишне напомнить, что он был избран членом многих академий, включая АН СССР.

Самые крупномасштабные отрасли гражданского назначения в развитых странах - жилищое строительство и автостроение. Именно к нашему жилищному строительству все, что было выше сказано о техническом качестве, относится в максимальной степени. До самого недавнего времени мы наверняка по качеству жилья находились на последнем месте в мире среди сколько-нибудь индустриализованных стран, причем с большим отставанием от предпоследнего места, кого туда ни поставь.

Тут у многих поднимутся брови. Жилищное строительство? Причем тут наука? Кирпич, балки, столярка, малярка - да всему этому тыщи лет, что тут можно исследовать?

Малярка... Приведу только один пример из личного опыта. Ремонтные нужды привели меня в магазин “Берглунд. Лаки и краски из Скандинавии” (название изменено, а то еще подумают, что статья заказная). Нашел я его по объявлению, и он сперва поразил меня размерами - помещался в ... крошечном подвальчике, который делил с продажей автозапчастей в одном закутке и фотопринадлежностей в другом. Какие тут могут быть лаки и краски сотен оттенков, обещанных в объявлении? Или это только для скандинавов, а мы обойдемся? - полка-то, полочка с красками была одна!

Полка одна, а оттенков оказались-таки сотни. На полке стояли лишь банки с белой основой на разных растворителях и для разных поверхностей, а в углу - стенд с цветными карточками и скромное устройство, похожее на стиральную машину. Я выбрал по карточке колер, продавец в белом джинсовом комбинезоне взял пластиковое ведро с основой, вставил в устройство, поиграл кнопками компьютерной клавиатуры. В ведро капнули два крошечных сгусточка - зеленый и коричневый. Я чуть не заорал - мне же нужен светло-светло-светло-желтый! - но вовремя прикусил язык.

Продавец закрыл ведро, переставил его в другой отсек аппарата, нажал кнопку. Ведро за стеклом бешено, но почти бесшумно затряслось. Минуты через три краска была готова. Показалась даже чуть светловата, но продавец дал мне выбранную карточку с собой: - Высохнет, будет точно такая. Так оно потом и оказалось... Еще мне нужен был валик. Показали валик и другую карточку - с фактурой поверхности из-под такого валика. И фактура по высыхании совпала...

Нильс Бор незадолго до смерти сказал: “Я до сих пор удивляюсь, глядя на атомный реактор”. Сам я вот уже сорок лет время от времени поглядываю на разные атомные реакторы - почти вдвое дольше, чем довелось Бору, одному из их создателей - но чувство благоговейного удивления тоже не прошло. Не постыжусь сказать, что очень похожие эмоции вызвал у меня скандинавский аппаратик, и основаны они были на трезвом понимании экономического масштаба наблюдаемого технического явления. Прикиньте число лакокрасочных магазинов во всем цивилизованном мире, примерные объемы продаж, перемножьте... И я совершенно уверен, что мировые затраты на НИОКР по лакам-краскам и методам их нанесения на вевозможные объекты от Эйфелевой башни до женских ресниц оставляют далеко позади все, о чем сегодня может мечтать моя родная, такая высокотехнологичная, отрасль. Аршин у меня один, уж извините.

Теперь об автомобилях. Сочувствую Немцову с “Волгами” и Лужкову с “Москвичами” княжеских кровей, но помочь ничем не могу. Эти весьма высоко мной уважаемые политики в данном случае стегают дохлых лошадей - я имею в виду марки, а не заводы.

Когда я трюхаю на скрипучей служебной “Волге” по Ленинскому поспекту на выезд и меня обгоняет вишневый “СААБ-9000” с далеко не дипломатическим номером, а в нем красотка, которая одной рукой держится за баранку, а другой за вишневый же, в тон машины, мобильник, меня обуревают сложные чувства, большинство из которых имеют, как ни странно, прямое отношение к серьезному предмету настоящей статьи.

Во-первых, я рад за эту москвичку. Ей хорошо. Ее муж - да пусть и любовник - несомненно, делец, “новый русский”. Конечно, вот я, доктор, профессор, заслуженный деятель - не уверен, доедем мы сегодня благополучно до своего сто первого километра по Киевскому или потеряем масло, как два месяца назад, или полетит сцепление, как через три раза на четвертый, или отвалится переднее колесо, как прошлым летом - спасибо, что уже на въезде в Обнинск. А эта особа...

Но! Я спокойно занимался любимым делом сорок лет - в УК РСФСР не было статьи “Научно-исследовательская работа. От двух до пяти лет лишения свободы или от семи до десяти с конфискацией имущества при отягчающих вину обстоятельствах”. А статья 153, гласившая, в частности: “Коммерческое посредничество, осуществляемое частными лицами в виде промысла или в целях обогащения, - наказывается лишением свободы на срок до пяти лет с конфискацией имущества или ссылкой до трех лет с конфискацией имущества или штрафом до семисот рублей” - была. И применялась на всю катушку.

Так что эти люди мне ничего не должны. Если они, конечно, платят налоги. Бо-о-ольшое “если”, как говорят американцы. Но будут платить, и скоро, никуда не денутся. Они следуют своему призванию, как я своему, а их призвание - коммерция - последние пять тысяч лет всюду на земном шаре считается почтеннейшим занятием. И оно всюду доходнее, чем научная работа. Я не завидую машине этой дамы. Я завидую - и сильно - шведам, которые умеют делать такие машины. А делает их авиационная фирма, чей основной профиль - истребители. Я запомнил давнишнюю рекламу в англоязычном журнале: “Some SAABs don’t fly but they have the same solid engineering behind them as the ones that do” - “Некоторые СААБы не летают, но за ними та же надежная технология, что и за летающими”. Это чистая правда. И такой технологии нет ни на ГАЗе, ни на АЗЛК. Наверное, Немцов и Лужков это понимают. ГАЗ только что подписал соглашение с “Фиатом”, а АЗЛК - с “Рено” о быстром налаживании выпуска хороших европейских моделей. Правильно. Других вариантов нет.

Одно небольшое, но важное отступление, раз уж мы заговорили об уровне производства потребительских товаров. О моральном и культурном уроне, нанесенном нашему обществу разгромными идеологическими кампаниями в области литературы и искусства, написано много. Я же хочу указать на тяжелейшие чисто экономические последствия одной из таких кампаний, а именно гонения на абстракционистов. Ведь в числе прочего эти художники и скульпторы научились создавать вещи, ни на что не похожие, но прекрасные сами по себе. При этом были открыты важнейшие законы гармонического и диссонансного воздействия формы, цвета, фактуры и текстуры предметов на человеческое восприятие. Первыми дизайнерами стали художники-абстракционисты, пусть не самые великие. Один из них, Арнольд Лоуи, создал дизайнерскую фирму, крупнейшую в Америке, которая оформляла все, от зажигалок до тепловозов - и как оформляла!

Этот элемент материальной культуры - один из важнейших! - был у нас уничтожен полностью. Помню, когда в середине шестидесятых годов мы с приятелями занялись выпуском сборника “Физики шутят”, рекомендованный нам издательством “Мир” художник Щетинин за рюмкой рассказывал:

- Меня взяли в том году на выгоднейшую должность - главным художником Министерства текстильной промышленности. Я и полгода не проработал, сбежал в ужасе. Во всем Союзе нет ни единого человека, который может сделать приличный рисунок для ситца! А лионским ткачам рисует Пикассо!

Под громоздким камуфляжным названием “Художественное конструирование” дизайн стал проникать к нам в восьмидесятых годах - но кто и чему мог научить наших студентов? Любая печатная западная продукция была полостью запрещена, включая журналы с рекламой товаров, лучшие пособия для начинающих дизайнеров.

Возникшая картина может показаться чересчур пессимистической: передовые технологии производства товаров потребления мы можем только перенимать - ввозить и осваивать и, лишь надежно освоив - развивать. Но это вовсе не так ужасно. Этим путем пошли - и вышли в группу промышленных лидеров - уже не одна и не две страны.

* * *

“Любая достаточно развитая технология не отличима от волшебства”. Эти слова были сказаны одним крупным политиком в середине столетия - что бы он сказал сегодня? Увы, способность восхищаться техническими достижениями как волшебством - качество достаточно редкое и становится все большей редкостью. Так чаще оценивают выдающиеся явления искусства. Плавность технического прогресса лишает самые нетривиальные и сильно влияющие на жизнь человека новинки главного элемента чуда - внезапности, поразительности. Первый спутник и полет Гагарина произвели особенно сильное впечатление еще и потому, что были громом среди ясного неба, подготовка к ним велась в глубокой тайне. Такое уже не повторится. Одно несомненно - человек начала завершающегося века, попади он в наше время, многое счел бы поначалу либо сверхестественным, либо делом рук пришельцев (“Война миров” уже была написана). На прошлом рубеже столетий была предпринята попытка группы ученых и журналистов заглянуть на сто лет вперед, спрогнозировав развитие техники и ее влияние на общество. Сейчас мы можем оценить плачевность результата этой попытки. Правильно предсказано было единственное явление - дорожные пробки... Поэтому пытаться заглядывать так далеко бессмысленно. Но на десять-пятнадцать-двадцать лет вперед - совершенно необходимо. Каждая развитая страна должна иметь рассчитанную примерно на такой срок четкую научно-техническую политику, основанную на иерархии приоритетов, выстроенной с учетом национальных интересов и реальных возможностей. Ключевых технологических направлений всего десяток-полтора - электроника и связь, авиастроение, автостроение, судостроение, химия и новые материалы, энергетика и энергосберегающие технологии, космические технологии, фармацевтика, медицинское приборостроение, биотехнологии. Одновременно вести крупномасштабные разработки мирового уровня по всем этим направлениям под силу сейчас только одной стране - Соединенным Штатам. Почти весь спектр перекрывает и довольно быстро интегрирующаяся Европа, где крупнейшие проекты все чаще осуществляются транснациональными объединениями. Остальным приходится выбирать. Такая задача стоит сейчас и перед нами. Ее решение не будет легким и безболезненным, но найти его необходимо. Разравнивание и размазывание поможет сохранить иллюзию прежней всеохватности - но только иллюзию. Последнее десятилетие, а особенно последнее пятилетие уже расставили кое-что по своим местам, хотя мы не всегда готовы это признавать. Многие приоритеты жестко определяются таким неизменяемым фактором как география. Наши расстояния требуют мощного транспорта и связи, наш климат - при средней широте российской территории около шестидесяти градусов - могучей энергетики, наши необъятные границы - контроля и защиты. От этого никуда не денешься. А электроника стала царицей всех технологий. Зацикливаться на этом больном, нарывном вопросе мы не станем, надеясь, что читатель не забыл, с чего началась статья. А закончить можно так: слухи о смерти российской науки несколько преувеличены. Кризис налицо, но он, как и более широкий национальный кризис - порождение не последнего десятилетия, а последнего восьмидесятилетия. И наука, и общество должны - и могут - выбираться из этой ситуации тем путем, на котором мы уже стоим, и по которому делаем первые шаги. Главный секрет хорошей жизни подобен главному секрету атомной бомбы: ее сделать можно. Страны, живущие хорошо, не скрывают, как они это делают. Давайте присматриваться.

В оглавление