Концерт для глухих                    Николай Работнов

Николай Семенович Работнов родился в 1936 году в Ярославле. Окончил МИФИ и сорок два года работает в организациях Минатома России. Доктор физико-математических наук, профессор, Заслуженный деятель науки Российский Федерации. Автор многочисленных трудов по ядерной физике. В последние годы — автор многих статей и воспоминаний, опубликованных в «Знамени». Лауреат нашего журнала. Стихи публикует впервые. Живет в Москве.

                          * * *

Чуть не вечность мы здесь отстояли.

Полон зал, остается начать.

Что сыграть вам на красном рояле?

Что на чёрной гитаре сбренчать?

Мы взорвём тишину налитую,

Мы бы столько хотели успеть!

Что вам выдуть в трубу золотую?

Что серебряным тенором спеть?

Наш ударник — из самых рисковых,

Вокалисты — из самых лихих.

Ни смычковых не жаль, ни щипковых...

Ничего, что концерт — для глухих.

                     * * *

Кровь горячее и сущее гуще,

Ночка морозная странно светла.

Просекой чистой сквозь хвойную пущу

Конь вороной под луною бегущей

Белой дорогой летит, как стрела.

Конь, не приученный к шорам и шпорам,

Рощенный в здешних бескрайних лесах...

Холодно жителям тёмного бора,

Совы — по дуплам и лисы — по норам,

Но горячится наш чёрный рысак.

Глубже и глуше лесное укромье,

Только шипенье полозьев слышней,

Только безмолвье, безлюдье, бездомье,

Только тяжёлые снежные комья

Бьют в передок наших лёгких саней.

             * * *

Легки, как головокруженье,

Спирали белой карусели,

Качается с фонарной тенью

Кисейный маятник метели.

По пропадающей тропинке

Идём с тобой, след в след шагая,

И горло крупные снежинки,

Как капли спирта, обжигают.

Осталось позади жильё,

Стихает вьюга, и за нами

Следит горящими глазами

Зодиакальное зверьё.

                * * *

Как поздно нынче реки расковало,

Как долгожданный паводок несмел!

Тепла и солнца не по-майски мало,

На голый лес кукушка куковала,

И первый гром на голый лес гремел.

Укрытые зимы’ крылом совиным,

Всё ждали мы, когда же потеплеет,

Когда же по оврагам соловьиным

Берёзовый валежник забелеет,

И всё живое голову поднимет,

Меняя и повадки, и обличья,

И по нагим лесам в зелёном дыме

Засвищут на гнездовьях пары птичьи.

И тихая весна всего добилась,

Хоть гнула потихоньку, не ломая,

Пускай она победы не трубила,

Но видно по всему, какая сила

Таится в нежной медленности мая.

                 * * *

Позабыта недавняя слякоть,

Вновь жара, вновь река в берегах.

По’лдня жёлтого дынная мякоть

Сладко тает в горячих лугах.

Нам укором за лень и за слабость,

Тощ и жилист, до времени сед,

Одуванчики, кроличью радость,

Предприимчивый косит сосед.

Он и голый до пояса взмок,

Пот с лица собирает рукою

И траву нагребает в мешок —

Еле слышный, нестрашный громок

Прошуршал в облаках за рекою.

Отдался в стёклах далёкий гул,

И в светлой комнате стало темно,

Как будто в дом, заслонив окно,

Кто-то непрошенный заглянул.

Сизую гроздь скороспелой грозы

Снизу налёт подёрнул седой,

И небо лопнуло, как пузырь,

Налитый тяжёлой холодной водой.

Домик замер, как нежилой,

В миру, повисшем на волоске,

Застигнут врасплох грохочущей мглой,

Словно мошка каплей на лепестке...

На потемневшем рябом песке

Сочащихся градин хрустящий слой,

Скворец на дубу просвистал отбой,

Дрожит и брызжет напоенный сад,

Пружинист и холоден пар голубой,

И, кажется, воздух плотной волною

Не сразу смыкаетcя за тобою,

Держит, осаживает назад.

 Ночуем за деревней

Будто кто-то за нами гонится,

Мы назначили рано подъём.

Только спать бы в стогу за околицей,

Но сухое зерно бессонница

Всё трясёт в решете своём.

То шугнет всполошившийся кочет

К изголовью крадущийся сон,

То уже на исходе ночи

Так отчаянно гуси взгогочут,

Словно Рим ещё не спасён.

                       * * *

Чавкнув чёрной водою в глубоком тележном следу,

По одной из зёленых дорог на лесные покосы

Не спеша в предрассветную сизую даль побреду

Осыпать ледяные, обильные, страшные росы.

Упадёт, как подкошенный, в белые травы туман

Мотыльком серокрылым, некстати зажившимся с ночи.

На кого это солнышко свой золотой ятаган

О валун на поляне, окиданный искрами, точит?

Лес приходит в себя после злого, с грозою, дождя,

Он и нынче начнётся, часа через три по приметам —

Тем грешнее дремать по восходам ненастного лета.

Каково это всё оставлять, уходя, уходя...

                            * * *

Ещё последний птичий голосок

Над незаросшей вырубкой звенит,

И зябнущие пальцы кровянит

Октябрьской земляники пресный сок.

Ещё гирлянды листьев отболевших

Сиверко обрывает не подряд,

И ягоды рябины облетевшей

Обманчиво в брусничнике горят,

Но светлый холод стынущего дня,

Створаживая молоко тумана,

Течёт по перелескам и полянам,

Небесный свод синя и леденя.

Не завтра ль утром в одеяньи пышном

Проснётся лес, просторен, чист и пуст,

Под веточек стеклянных звон  чуть слышный

И снежных троп белокочанный хруст?

          Покров

Скоро сизая осень берёзы вконец залистает.

Над колючим простором лесистых поречных долин,

Где упорный вожак журавлиной измученной стаи

Властным режущим криком в тугую стрелу собирает

Встречным ветром разбитый, расколотый натрое клин,

Где в оконцах воды по нехоженым волчьим болотам

Налился, замерцал густо-синий черничный закал,

Где несытый туман вместе с тусклой лесной позолотой

Лижет сладкую ртуть с потемневших озёрных зеркал —

Скоро радугой серой зима всё обнимет и сдавит,

И взнуздает ручьи да речушки студёной уздой,

И задымленный свет на закате снега окровавит

Под зловещей, вмороженной в чёрное небо звездой.

                Лесник

За безметельной колючею ночкой

Ты бы, хозяин, приглядывал в оба.

Лягут по светлым гранёным сугробам

Волчьих следов голубые цепочки.

Спят все на хуторе. В тёмную и’збу

Не долетает подолгу ни звука.

Тявкнув несмело и коротко визгнув,

Смолкнет игривая рыжая сука.

Утром с похмельною вскинешься злостью

— Пирса! Да где тебя носит, заразу?! —

И у колодца заметишь не сразу

В грязном снегу её чистые кости...

                            * * *

Зачем земля всплывает подо мной?

Вода, шипя, с бортов её стекает,

И клочья пены горькой, ледяной,

Хлыстами камни скользкие стегают.

Форштевень мыса режет плоть волны,

Но море не идёт на мировую,

И Адаларов тёмные челны

Угрюмо терпят качку килевую.

Уйдём от залпов взбешенной воды

Наверх, к шуршанью сосен длиннохвойных,

Где чисто облетевшие сады

Пусты, тихи и скопчески спокойны.

              Рубеж

Под по’логом беззвёздным и безлунным

Угаданный во мгле морской простор

Светлее чем-то черноты чугунной

Полукольца укрывших бухту гор.

Над еле слышным у песчаной кромки

Безводных и пустынных берегов

Шуршаньем мерным, прихрустом негромких

Тяжёлых, странно медленных шагов,

Над плеском волн, всплыв по дуге пологой,

Пройдя по-над горами, утонул,

Успев наполнить темноту тревогой,

Стальной перемежающийся гул.

Сияния клубящегося полон,

Широкий луч в кипеньи голубом

Ушёл во тьму за вдруг возникшим молом

И замер, взмыв, сияющим столбом.

Секунду, две… Погас. И хоть не сразу,

Но посинеет непроглядный мрак,

И, веко приоткрыв, зелёным глазом

Мигнёт успокоительно маяк.

         По дороге к морю

Горы чешут о небо шершавые жаркие спины,

Сухо серое русло забывшей дорогу реки.

Угождает селенье изгибам капризной долины,

На базарный майданчик с утра здесь сошлись старики.

В нетяжёлых кошёлках пешком они всё принесли —

Корешки да стручки, да табак, да сушёную рыбу,

Сели кру’гом на плоскую, в землю ушедшую глыбу,

Разложив свой товар на холстинках в нагретой пыли.

Час, другой, замирает торговля, и дед одноногий

Цедит в толстый гранёный стакан молодое вино.

Молча пьют старики за удачу, им — очень немногим

В поколенье своём — умереть, где родились, дано.

                            * * *

День был прохладный, хоть и с южным ветром.

Чуть ниже по реке — подать рукой —

Селенье над порожистой рекой,

Меж круглых гор, в широкодолье светлом.

Сухая осень с ранним листопадом,

Румянцем яблок в вянущих садах

И брызжущим в давильнях виноградом

Куда заметней здесь, чем в городах.

Табак в гирляндах — бронза с позолотой —

Как заготовки ла’вровых венков,

На вешалах за жердевым заплотом,

И быстрые, как тени самолётов,

Скользят неслышно тени облаков.

Вон пасека, но пчёл не слышно звонких,

Пришел конец их сладкому труду,

Земли уже пустая медогонка

Вращается на холостом ходу.

Завечерело. Прикрывает створки

Последних окон близкое село.

Неяркое, желтком в мучную горку

За лесом солнце в облако ушло.

Мы ужинаем нынче редкой снедью —

Садки форели княжеской полны,

И в сумеречном синем одноцветьи

Их быстрая вода играет медью

На пятаки размененной луны,

И падает звезда, подкравшись тихо

К земле через эфирные края,

Затлевшей, но не вспыхнувшей шутихой

На искристые точи ночь кроя.

                            * * *

На камне рядом с давленым инжиром

Ореховая жухнет кожура.

Паучьим ядом и гадючьим жиром

Сочится жёлто-рыжая жара.

Неторопливей солнечных часов

Застенчивые ослики с поклажей,

Столбы ворот седельной кожи глаже

И темно-зелен бронзовый засов.

Вспугнули птиц, и каждая уронит

По медленному чёрному перу,

Тихонько жжёт, как взгляд через чадру,

Иголка солнца в жестколистной кроне,

И музыка — как будто бы хоронят

Убитого на свадебном пиру.