«Дело» 16 января 2006г.

ОТ ЭРНЕСТА РЕНАНА ДО ВЛАДИМИРА БОРТКО

Когда полстраны одновременно смотрит отечественный фильм, понимаешь, что где-то рядом находится пресловутая национальная идея. И что широкая и глубокая дискуссия была бы полезна.

В 1981 году, незадолго до отъезда в Италию, Андрей Тарковский провел серию «творческих вечеров». Гениальный режиссер никогда не появлялся на телевидении, не участвовал в кинематографических тусовках, мы впервые тогда видели его воочию. Это потом уже мы осознали, что в этот день он прощался с нами, со своими зрителями, на чье понимание он мог рассчитывать.

Из всех многочисленных опросов и ответов в этот вечер хорошо запомнил я только один, он касался романа Булгакова «Мастер и Маргарита». «Я не понимаю, почему мне все советуют экранизировать «Мастера», или, по крайней мере, роман о Понтии Пилате. Ведь это же ренанизм».

О Ренане тогда я знал только то, что его «Жизнь Иисуса» была настольной книгой Л.Н. Толстого. Книгу удалось прочесть, и тогда я понял, что имел в виду Тарковский. Ренан и Толстой считали Иисуса только человеком, создателем нравственного учения, т.е. христианами в строгом смысле они не были.

Но вот насчет Булгакова Тарковский, как мне до сих пор кажется, был слишком суров. Все же разговор Пилата с Левием Матвеем и лунная дорожка в заключительных страницах романа – это одновременно смелая и целомудренная попытка прикосновения к самому сложному понятию христианства – к божественности Сына человеческого.

А то, что Булгаков осмелился вложить в уста Иешуа слова, отсутствующие в Евангелие, то не следует считать это ересью или кощунством. Все простится художнику, который дал такую яркую, такую подробную и достоверную, такую живую картину своего представления о произошедшем две тысячи лет назад.

Нужно понять, что в те годы, когда Библия была крайней редкостью, именно из «Мастера и Маргариты» широкий круг читателей, по существу целое поколение русских людей прочувствовали то, КАК это, возможно, было на Голгофе.

«Счастливее двух других был Иешуа. В первый же час его стали поражать обмороки, а затем он впал в забытье, повесив голову в размотавшейся чалме. Мухи и слепни поэтому совершенно облепили его, так что лицо исчезло под черной шевелящейся массой. В паху, и на животе, и подмышками сидели жирные слепни и сосали желтое обнаженное тело».

После этого и Евангелие начинаешь читать другими глазами. И страшная загадка – кто же мучился на кресте – не покидает тебя, заставляя глубже и глубже вникать в существо понятия Троицы. И если приходит озарение, после которого все становится на свои места, то с этого момента, наверное, ты можешь считать себя христианином.

И еще одна мысль беспокоит тебя. Мысль о природе самопожертвования.

Мы выросли на именах Зои, Матросова, Олега Кошевого. Мы примеряли себя к подвигу. Нам хотелось стать героями.

Это мифы создавали сильные мастера. Искренне желая воспитать молодежь, способную к подвигу во имя социалистической Родины, они использовали самый сильный педагогический прием: взывание к самому высокому в человеке – способности, а значит и потребности к самопожертвованию. Но мифы оказались мифами. Недаром ведь сказано: «Не сотвори себе кумира».

А вот подвиг Христа безупречен. Он не рвал на себе рубаху, не кричал лозунги, в нем не было ненависти к тем, кто коллективно вел его на Голгофу. «Господи, прости их, ибо не ведают, что творят».

Человеку никогда этого не повторить. Но сжимающая горло тяга к подвигу, «пронзающее, как свет» желание возвыситься до самопожертвования – благодатны.

Вот такие мысли рождают великий роман и мастерская работа Владимира Бортко.

Георгий Трубников

Главная страница