"Сочинения на заданную тему" у меня не получилось. И вообще не получается.

 Получилось "сочинение на незаданную", нечто вроде отрывка из мемуаров.

 

Рар Александр Фёдорович 75 лет н.с. (информатика), Новосибирск

 

 

НАЧНЁМ AB OVO

 

Громкая тема: «Известия» в моей жизни. Ведь Клуб читателей – это только 4 года, а сама газета для меня – все 66, в два раза больше, чем у старика со старухой.

 

В детстве для меня существовали две центральные газеты – «Правда» и «Известия». Выписывала семья то ту, то другую. В  1938 году получали как раз «Известия». И как раз 12 декабря предшествующего года, ровно за 56 лет до принятия ельцинской Конституции, произошли первые выборы по Конституции сталинской. И начались сессии Верховного Совета. «Известия» печатали официальные информационные сообщения о заседаниях ВС на языках всех союзных республик. Так демонстрировались равноправие и суверенность субъектов Союза! Для меня с моей исконной склонностью ко всякой лингвистике было большим удовольствием читать украинские и белорусские словоупотребления, а также и знакомиться с тюркскими морфемами. На следующий год выписали «Правду», а там к моему огорчению сообщения были только по-русски. Так до меня дошла разница между государственной прессой и партийной (фиктивная, конечно, но всё же была). В 1940 – снова «Известия» и год великих событий. В братскую семью народов попросились прибалтийские страны. Сессия Верховного Совета, на которой происходил приём жаждущих, была отрежиссирована блестяще. Обсуждается вопрос о приёме Литовской ССР. (В Литве уже советская власть, но в СССР страна ещё не входит.) Выступает глава литовской делегации. Разумеется, на литовском языке. «Известия» печатают литовский и русский тексты выступления.  Затем слово берёт председатель Президиума Верхоного Совета одной из союзных республик (допустим, Узбекистана), так сказать,  «рекомендующей» республики. Речь держит на своём языке. В газете опять-таки речь на языке оригинала и перевод. Литва принята, заседание кончено. На следующий день - новый пункт повестки дня, уже о Латвийской ССР. Снова та же церемония, уже другая рекомендующая республика, такие же двуязычные публикации. На следующий день – очередь Эстонской ССР. Не помню, что мы выписали на 1941 год, но в июле газету перестали получать – с войной начались лимиты на бумагу. «Известий» военной поры не помню, так как на уличных стендах господствовала «Правда». Но и она неплохо в то время выглядела – статьи Эренбурга, статьи и рассказы К.Симонова. Кончилась война, кончилась моя учёба, стал я выписывать уже только «Известия». Разница между насквозь официальным партийным органом и более живой «советской» газетой стала довольно наглядной. Характерно – приезжая в командировки в Москву, я ближе к полудню не находил уже в киосках «Известий» - все были раскуплены. Приходилось узнавать новости из «Правды». Аджубеевская эпоха, конечно, запомнилась, хотя к самому Аджубею отношение у меня было неважное. Особенно после его речи на 22-м съезде КПСС, в которой он восхвалял своего тестя и особенно его поведение на сессии ООН: стучит, дескать, ботинком по пюпитру, рядом голова испанского делегата, но ботинок франкиста не задевает – дипломатия! Зал заливается смехом. А в тот момент я был особенно зол на Хрущёва – за бесстыдный срыв ядерного моратория. Понадобилось долгое время, чтобы понять, что положительная роль Хрущёва (и как отражение – его зятя) превосходила его грехи. В последующем стали очень нравиться международные обзоры А.Бовина. Бывало, читаю статью – «Ух, как здорово, как взвешено, как объективно! Не Бовин ли?» Смотрю подпись – точно, он! Оценки корреспонденциям Станислава Кондрашова, каюсь, не давал в то время. Но важно, что отрицательных воспомининий они не оставили. А с начала Перестройки я уже с удовольствием замечал его превосходные статьи. Так что неоднозначности чувств («что раньше писал, а что теперь!») по отношению к Кондрашову (о Бовине даже и не говорю) у меня не было. Иное дело - Мэлор Стуруа. Крайне живое перо, остроумное, порой даже навязчиво остроумное. И - поставленное на службу режиму. Могут сказать – и Кондрашов, и Бовин, и Феофанов служили режиму. Да, но по-разному. Бовин и Феофанов имели, думаю, дальний прицел, а внутри имеющейся конструкции старались сдвинуть центр тяжести в нужную сторону[1]. Кондрашов служил во всяком случае серьёзно и достойно. А Стуруа «скакаше и плясаше» и при этом «лягаше». Памятна его статья 1984 года об одноимённом романе Оруэлла. Сколько остроумия было потрачено, чтобы «переадресовать» роман в сторону США! И в той же, кажется, статье – издевательства над новым тогда языком програмирования АДА. Язык этот (распространённый во всём мире и у нас в том числе) был принят на вооружение Пентагоном. Это дало повод для красноречивых пассажей об «АДском пламени», которое Пентагон готовит человечеству. Так что, читая и сейчас в «Известиях» заметки с до боли знакомой подписью, испытываешь чувства «более чем неоднозначные».

 

Но вот наступила эпоха гласности. Стал я писать в газеты и журналы. Первое моё письмо в «Известия»[2] было посвящено одному, как тогда говорили, «белому пятну» советской истории – «Письму Зиновьева», которое велено было называть «Письмом Коминтерна». Я возмущался по поводу статьи известного публициста Э.Генри, в которой письмо всё ещё скрывалось под ложным именем. Много спустя я предположил, что зря, может быть, публициста обижал: а вдруг Э.Генри специально эту статью затеял, чтобы «письмо» правильно назвать, а ему не разрешили. А статья уже готова, не брать же её обратно. Но это, конечно, гипотеза. Времена были ещё советские, газеты рассматривались ещё как государственные учреждения, обязанные отвечать на письма, жалобы и предложения трудящихся. Мне ответили как-то невнятно: да, белые пятна – это нехорошо. И не напечатали. Потом написал о возвращении имён переименованным в своё время городам. Ответил А.Васинский, очень одобрительно, но опять же напечатано не было. А потом и отвечать перестали – изменяться стал статус газет. Когда началось обсуждение горбачёвских поправок к Конституции и нового избирательного закона, я отличился: послал шесть писем с различными поправками и предложениями в «Известия», «Правду», «Комсомолку», «СовРоссию», «СовКультуру» и Президиум Верховного Совета. Разумеется, залп был безрезультатным, хотя одно положение, совпавшее (случайно, конечно) с одной из моих поправок, вошло в жизнь: подпись избирателя в избирательном списке при получении бюллетеня. Ставя теперь свою подпись в списке, я думаю иногда, как мальчик Вовочка: «моя лабота». 

 

Несмотря на непреклонность «Известий» я продолжал писать в них по тем как раз вопросам, которые считал наиболее важными. А в других газетах и журналах я встретил более радушный приём. Прежде всего в местной «Сибирской газете». Знаменитый сейчас Глеб Павловский напечатал два моих письма в редактируемом им тогда журнале «Век XX и мир». Три письма напечатано было в «Независимой газете». Что особенно ценно – без единой поправки или сокращения. Но - увы! – именно с этой газетой я порвал сам после напечатанной в ней статьи некоего Лампорта с грубым, хамским оскорблением в адрес Солженицына. Не с резкой критикой, что было бы естественным, а именно с оскорблением. Забавный эпизод случился с моим письмом в кишинёвскую газету «Цара» по приднестровскому вопросу[3]. Газета моё письмо напечатала (тоже без единой поправки), сопроводив резким комментарием. (Если бы письмо попало к приднестровским сепаратистам, то реакция их была бы ещё более резкой. Письмо-то было не в защиту одной из сторон, а значит, ни одной из сторон не могло понравиться.) Я об этой  публикации ничего не знал, так как из редакции мне ничего не сообщили. Но один бдительный молдавский гражданин послал вырезку из газеты дирекции моего института (я подписал письмо: такой-то, н.с. такого-то института), сопроводив запиской: «Действительно ли у вас работает такой Рар, и что вы думаете по поводу его взглядов? Ответьте через газету «Известия» (!!).»  И имени своего не указал сей борец за правду! В канцелярии, разумеется, беспокоить директора не стали, конверт с содержимым отдали мне, так что я благодаря анонимному молдавскому патриоту узнал об этой публикации. Но самым гостеприимным для меня органом стало тогда «Новое время». Напечатало оно даже как-то раз письмо (о Курилах), которое я им НЕ посылал, а посылал в комиссию Верховного Совета по иностранным делам.

 

В целом, к концу 1999 года было у меня уже с полсотни публикаций в полутора-двух десятках изданий, когда в один прекрасный день я увидел своё письмо на последней странице «Известий». Подумал сперва: случайность. Но потом публикации пошли одна за другой. Выяснилось, что газета стала, наконец, систематически печатать письма читателей, заведя для этого специальный отдел. Как это делает «Новое время», например. Жить стало лучше, стало веселей. Но в то же время прекратилась связь с другими СМИ. Просто потому, что обеднел я (не в силах выписывать более одной газеты), обеднел институт (прекратил подписку почти всех газет для своей библиотеки), а тратить время на поиски в интернете работа не очень-то позволяет. Так и оказался я привязанным к одному органу (к двум, пока «Столичная» существовала). Ну что в заключение? Всё хорошо, но хотелось бы большего уважения к авторскому тексту. Не надо его улучшать. Не надо смещать акценты. Из-за этого образ автора может измениться в глазах читателя. К лучшему или к худшему – не так уж важно.

 

Александр Фёдорович РАР

Новосибирск, 5 апреля 2004 г.

ПРОЕКТ "ЧИТАТЕЛЬ-СОАВТОР"