I
Дверь
отворилась и в комнату вошла мать моей жены.
Она была взволнована.
—Подумайте,
— говорила она, — разве возможно жить с
этими людьми? Снесла на кухню грязную
чайную посуду и на минуту вышла.
Возвращаюсь — нет серебряной ложки. Твоей,
Ирочка! Ну, кто успел ее взять? Ведь это же
чорт знает, что такое! И боишься сказать что-нибудь.
Не оберешься потом неприятностей.
—Ой!
Неужели моя ложечка пропала! Мама, ну как же
это? Поискать бы еще ...
Мария
Федоровна безнадежно махнула рукой и вышла.
Сквозь неплотно притворенную дверь долетал
шум примусов из коммунальной кухни.
Было
воскресенье, 22 июня 1941 года. Еще несколько
дней — закончится учебный год и наступят
долгожданные каникулы.
Жена включила радио-трансляцию.
Голос
в радио говорил мерно и четко.
Война!..
Жена
испуганно взметнулась и вдруг забилась в
рыданиях.
—Что
же это? Ничего не понимаю. Как же это? Боже,
всё кончено. Тебя возьмут, тебя возьмут от
меня. Господи, спаси и помилуй!
И,
глядя на ее изменившееся, вдруг осунувшееся
лицо, в ее глаза, в которых точно
отобразились грядущие муки, я не разумом, а
сердцем понял, что случилось что-то ужасное
и непоправимое.
Надо
что-то делать...
Что
же делать?
Поискать серебряную ложку? ..
А
за окном заметался город.
Коммунальная квартира опустела. Все бросились в магазины. Закупать. Война.
—Не сметь закупать! Продуктов достаточно!
Достаточно?
Есть
события, которые в одно мгновение
опрокидывают установившееся, ставят
совершенно новые задачи и определяют для
каждого новое место в жизни.
Война
изменила всё.
Всё,
что казалось до сих пор необходимым,
перестало им быть. Я сам перестал
принадлежать своему делу, своей семье даже
самому себе. Я принадлежал государству,
точнее, той машине, которая, будучи именуема
Народным Комиссариате Обороны, приводится
теперь в действие и которая в ближайшие
часы или дни распорядится мною самым
беспощадны образом.
Я
чувствовал, что меня уже мчит поток
неудержимо развивающихся событий и что
ничто не в силах остановить его
Память
сохранила, как рваную ленту кинофильма,
лишь отдельные картины, относящиеся к этим
первым дням войны
Всё потонуло в чувстве обреченности и боли разлуки.
Большая
аудитория, полная молодежи. Косые лучи
солнца освещают внимательные лица и пыль на
партах.
Смотрю
на часы. Три минуты до звонка.
—
Я дал вам краткий обзор пройденного нами за
этот год и хочу на этом закончить
сегодняшнюю лекцию. События развиваются
быстро. Я могу быть призван. Кто знает, может
быть, это последняя лекция, которую я читал
вам. Позвольте поэтому попрощаться и
пожелать вам всего хорошего. Тот, кто
переживет эту войну, возможно самую
страшную из войн, увидит настоящую
счастливую жизнь.
Я
схожу с кафедры.
Зал
вдруг зашевелился. Меня обступают, говорят
наперебой.
Сколько
ласки и затаенной тревоги в этих юных
добрых глазах.
Что ждет их?
На
моем письменном столе лежит повестка из
Военного Комиссариата. Ее принесли час тому
назад. Через 48 часов я, как командир запаса,
должен явиться по мобилизации в казарму
Балтийского флота.
Я
принял повестку, а когда мой сын
встревоженно спросил: «В чем дело, папочка?»,
улыбнувшись ответил: «Призывают, Коля».
Я
ждал. Я знал, что это неминуемо. Но лишь
сейчас до конца понял трагическую
нелепость этого факта — предстоит защищать,
и, может быть, умереть за тех людей, которые
в течение 24-х лет почти в буквальном смысле
этого слова непрерывно держали меня за
горло, ежесекундно угрожая задушить.
Нет,
это выше сил... Хоть в этом судьба могла бы
пощадить!
Ведь
родины — нет.
Россия
погибла 7-го ноября 1917 года.
С
тех пор ее народ истекает кровью и стонет
под игом насилья. С тех пор его руками
подготовляется страшное дело, которое
принесет всему человечеству неслыханные
несчастья и невиданное рабство.
Да, его руками ...
Громкоговорители,
свисающие как жерла на углах улиц,
непрерывно передают бравурные песни и
военные марши. Хриплые звуки, извергаемые
огромными черными радио-репродукторами,
наполняют воздух, заглушают шум большого
города.
«...если
враг нападет
Если
темная сила нагрянет,
Как
один человек весь советский народ
За
свободную родину встанет».
Прохожие
спешат мимо. Лица сосредоточенные.
Каждый занят сам собой.
Вести с фронта поступают тревожные.
«Сдать немедленно все радио-приемники!»
Германские войска быстро наступают, занимая город за городом.
Главное
здание института.
—Я
хотел бы видеть ректора.
— У товарища Пастухова совещание.
Обычно
я ждал. Долго приходилось ждать.
—
Я призван и мне необходимо получить от него
соответствующие распоряжения, — говорю я
— сегодня.
—
Попробуйте тогда войти.
В
кабинете ректора накурено.
В
креслах около стола сидят несколько
партийцев. Что-то обсуждают. Лица
растерянные.
Я
молча подаю ректору повестку Военного
Комиссариата и написанную мною записку: "Кому
передать кафедру?"
Студент,
секретарь парткома нашего института,
бросает взгляд на записку.
—Пастухов,
ты, может, прекратишь заниматься
посторонними делами?
—
Что значит посторонними... Человек призван в
армию .. . Должен же я ... Пойдемте ...
Он выходит со мной и отдает секретарю распоряжение oб отдаче в приказе о моем призыве и о передаче кафедры Андрееву.
Состав
моей кафедры взволнован тем, что я призван. У,
кажется, первый из профессорско-преподавательского
составе
—В
институт-то вы еще придете?
—Да, завтра, около трех.
Три
часа дня. Я стою окруженный студентами
моего факультета.
—...
Партия и правительство требуют от каждого и
нас напряжения всех сил для победы над
фашизмом. Мы желаем вам, Александр
Константинович, успеха при исполнении
вашего долга ...
Мне
подают большой букет сирени.
Разве
сейчас цветет сирень? ..
— Спасибо, спасибо ... — говорю я, жму десятки рук чувствую себя неловко.
Привычные
лица товарищей по кафедре. Они ждали меня
в моем кабинете,
чтобы попрощаться.
—Вот,
кажется, и всё, — говорю я Андрееву, передав
дела кафедры.
Тушу
папиросу.
Всё?
Взор
падает на белого слоника, стоящего на моем
письменном столе перед чернильницей. Ира
подарила мне его — на счастье. Я протягиваю
руку и кладу его в карман.
Теперь всё.
Дверь
тихо приоткрывается.
—Вы
уходите, Александр Константинович? —
спрашивает моя лаборантка Нелединская.
—Да,
а что?
—
Можно вас попросить выйти ко мне на минутку?
—
Пожалуйста.
Я
выхожу в лабораторию.
Нелединская
заметно волнуется, оглядывается, точно ей
хочется убедиться, что в комнате
действительно никого кроме нас нет, и
говорит почти шепотом:
—Александр
Константинович, возьмите это с собой. Она
протягивает мне что-то очень маленькое.
—Наденьте
это. С этим многие из моей семьи уходили в
поход и ... возвращались. Вы ведь знаете... я
из военной семьи...
Да,
я знал то, что Нелединская не писала в своих
анкетах. знал, что ее отец был гвардии
полковником в царской армии. Из всей семьи,
когда-то большой, остались только она и мать.
Ладанка?
Еще есть ладанки?
Я
снова у ректора. Его лицо еще более серо и
менее выразительно, чем обычно. Он не
смотрит на меня и его глаза, как мыши, бегают
из стороны в сторону.
Еще
недавно он был посредственным студентом
нашего института. По ходатайству партийной
части он был по окончании курса включен в
число преподавателей института и скоре, а
именно, в период чистки советского аппарата
в 1937-38 году, по рекомендации высших
партийных органов назначен ректором, как «истый
пролетарий» и послушный партиец. Его
предшественник был арестован. Вся энергия
Пасгухова уходит на выполнение директив
партии и соблюдение «генеральной линии».
Так как. он в сущности ничего кроме
Я
докладываю о передаче кафедры профессору
Андрееву. Мы прощаемся и я иду к двери.
—Богданович,
— останавливает он меня непривычно громким
голосом. Я оборачиваюсь.
—Стреляйте,
— почти истерически кричит он, — стреляйте
метко, Богданович.
Мне 45 лет, ему неполных 30. Я ухожу, он остается. Он не будет призван, он принадлежит к тем, кого мы должны защищать.
Казарма
-Балтийского флота у Поцелуева моста. У
ворот охрана. Напротив толпа женщин. Это
провожающие. Им не позволяют подходить
близко.
Но
вот ворота широко открываются и под
вооруженной охраной выходит партия
мобилизованных.
Толпа
женщин зашевелилась. Некоторые бросаются к
проходящим. Слышны возгласы. Протягиваются
руки с узелками.
—
Куда вас ведут?
Охрана
отгоняет женщин.
Рыдания.
Лица
мобилизованных хмуры.
Часовой
проверяет мои документы и впускает во двор.
Ворота
закрываются.
____
4
часа утра. Вещи собраны. Я в форме Балтфлота.
Мой поезд к месту назначения уходит в 5 с
минутами. Надо идти.
Ира.
Ее глаза. Родные, милые руки. Худенькое
личико. Обрывочные слова. Она очень
старается держать себя в руках.
—До
свиданья. Христос с тобой. Я жду тебя.
Быстро
спускаюсь по лестнице и иду к остановке
трамвая.
На
улице меня догоняет Ира.
—Саша,
подожди. Ведь я забыла, забыла дать тебе с
собой шоколад. Саша, я проеду с тобой до
вокзала. Да?
Мы
уговорились проститься дома. Но сейчас я
так рад, что она еще хоть немного побудет со
мной.
Так
рад.