Петербургский ЧАС ПИК, 29 августа 2007.
Правое дело
№13(217),июль-август 2007 http://www.sps.ru/?id=221944
В НАЧАЛЕ БЫЛО ПРЕСТУПЛЕНИЕ
«У нас не
было таких черных страниц, как нацизм. Да мало ли что было в истории каждой
страны и каждого народа! Нельзя позволить, чтобы нам навязывали чувство вины. О
себе подумайте!». Эти слова Путина на встрече с учителями истории многое
объясняют. Наверное, у нас действительно очень многие глубоко в подсознании во
всем отождествляют себя со страной, с народом, с государством. И им очень
тяжело от вины за черные страницы истории. Чтобы излечиться от комплекса вины,
нужно найти самое важное звено, где это отождествление неприемлемо. Таким
звеном является октябрь 1917-го. Вот по этому пункту нам всё равно когда-нибудь
придется договориться. Давайте подпишем документ.
Мы, народ России,
настоящей декларацией утверждаем, что насильственное свержение законной власти
Российского государства в октябре 1917 года явилось преступлением перед народами и
государственностью России.
Вот, собственно, и всё. Этого достаточно. Можно было бы назвать конкретных преступников – большевиков. Можно было бы определить время, в течение которого просуществовал преступный режим – до марта 1990 года (первые свободные выборы) или августа 1991 года (запрет КПСС). Можно было бы сказать о том, как этот режим стал легитимным в глазах иных государств и самого народа. Но это всё стоит сделать позже, ибо в этих вопросах есть неоднозначность. А сейчас нужно ответить на один единственный вопрос: да или нет. С чисто формальным подходом. Как на референдуме. Собственно, можно и референдум провести. Важно, чтобы эта декларация имела конституционный характер. Чтобы это была истина в последней инстанции. Как скрижали Моисея.
Или, снижая пафос, как говорил профессор Преображенский, «чтобы это была такая бумажка… Окончательная бумажка. Фактическая. Настоящая! Броня».
Нужна общепринятая точка зрения – в буквальном смысле. Нужен постулат, с которого начинается любой диалог, имеющий шанс стать плодотворным. То, что вынуждена принять каждая сторона. То, что обязан знать каждый школьник, поскольку это написано в учебниках.
Самые осторожные спрашивают – какие юридические последствия будет иметь этот акт. Пусть меня поправят, но мне кажется, что впрямую – никаких. Это не объявление реституций и люстраций. Скорее даже наоборот: признав факт преступления, мы становимся первой и главной потерпевшей стороной, и претензии к нынешней России оказываются неуместными.
А вот морально-психологические последствия будут весьма существенны. Например, товарищ Зюганов как умный человек скажет на своем политбюро: «Ребята, придется нам из программы партии убрать пункт о преемственности от РСДРП(б). А иначе затаскают по судам, а то и просто запретят. Если октябрьский переворот – преступление, то организаторы его и все члены первого большевистского правительства – преступники. Ничего страшного: мы остаемся марксистской партией». Правильно мыслите, товарищ Зюганов. И теперь вам придется сказать мамаше, приведшей своего сына для приема в пионерскую организацию имени Ленина, что Ленин, хотя и хороший, не для себя лично старался, а для бедных людей, этакий Робин Гуд, тем не менее, был по формальным обстоятельствам государственным преступником. И мамаша задумается, если она не сумасшедшая.
Вопрос не в том – хорошая это была революция или плохая, нравится она нам или нет. И не в том, каким было свергнутое большевиками Временное правительство – плохим или хорошим, важно, что оно было законным. Вопрос относится не только к октябрьскому перевороту. Мы устанавливаем истинность утверждения: «Свержение законной власти есть преступление». Это относится к любому веку и к любой стране.
А нам в России это нужно произнести и закрепить в общественном сознании для того, чтобы научиться различать народ и правящий режим, когда мы говорим о своей истории.
Нам нужно избавиться от этого проклятого «мы» в разговорах о прошлом. «Мы ввели войска в Афганистан». «Мы ввели войска в Чехословакию». «Мы ввели войска в Венгрию». И дальше длинный список, заканчивающийся, страшно сказать, Украиной 1918-1919 годов. Никто не спрашивал моего мнения относительно Венгрии, Чехословакии и Афганистана. Я за это не голосовал. Мои родители не голосовали за пакт Гитлера-Сталина. Мы не одобряли зверские репрессии сталинского режима. Мы были сами подвергнуты этим репрессиям. Всё это совершал от имени народа режим, появившийся преступным путем и сохранявший свою преступную суть в течение десятилетий.
Да, со временем он стал легитимным. Есть в политологии такое хитрое понятие. Легитимность – это когда по факту режим признают как бы законным. Соседние государства признали. Собственный народ вроде бы не протестует.
Сначала протестовал. Возникла гражданская война. В войне проиграли те, кто не хотел смириться с преступным режимом. Те, кто смогли, покинули родину. Остальных несогласных миллионами уничтожали в течение десятков лет. Страхом и газетным оболваниванием довели народ до такого состояния, что он радостно считал выборами фарс голосования за единственную кандидатуру. Вот это и была легитимация.
Можно, впрочем, и иначе определять ситуацию: государственные органы были законными (мы же признаем сейчас законодательные акты СССР), но не легитимными в глазах некой инакомыслящей части населения. Терминологические разногласия не отменяют суть: во все времена советской власти были люди, не принимавшие эту власть, не считавшие ее законной. И таких людей было не так уж мало, по крайней мере, они сумели воспользоваться первыми же послаблениями в избирательном законодательстве и добиться сравнительно свободных выборов, после чего тоталитарный режим рухнул. Эти люди не врывались в Смольный и в Кремль с оружием, не арестовывали существовавшую власть. Их революция была мирной, это было изменение качества в результате накопления количества.
Но о легитимности мы начнем разговор потом, после принятия декларации. А сейчас мы должны ответить на очень простой с юридической точки зрения вопрос: было преступление или нет. Ведь это очевидно: если бы переворот не удался, то заговорщиков судили бы и приговорили к высшей мере по законам военного времени. И мы давно бы забыли их имена.
Вопрос не в том, как политики будут отвечать на этот вопрос, а в том, захотят ли они отвечать. Потому что, сказав «а», придется сказать и «б». Признание политиком факта преступления ограничит его в демагогии, когда он выступает с историко-политическими заявлениями. А демагоги не любят себя ограничивать.
Да, трудности
с принятием декларации об октябрьском перевороте можно предвидеть. Но это
говорит только о том, что это нужно сделать обязательно. Ведь речь идет о
совершенно очевидной истине, по существу тут и думать нечего. Если я, скажем,
правоверный государственник, то разве я могу квалифицировать насильственное
свержение государственной власти иначе чем как преступление? Господа
единороссы, почему бы вам не поддержать декларацию?
Твердыми противниками принятия декларации будут только коммунисты. Но и среди них найдутся те, кто, всё больше склоняясь к патриотическому направлению, скажут: «И ведь в самом деле Ленин с Троцким перегнули палку. Всаживать нож в спину воюющей родине – это уж слишком».
Сегодня самое время начать движение за принятие декларации. Ноябрь – 90-летний юбилей октябрьского переворота. Самый разгар избирательной кампании. Вопрос об октябрьском перевороте будет возникать неизбежно. Так пусть же этот разговор примет конструктивный характер, пусть все партии выскажутся по нему однозначно.